Есть сила духа в махе черных гирь
И в мускульном потоке новой глины:
Ближайший храм — оживший монастырь,
В ограде его — белые машины..

Монахи юные в расхристанном трико
и «сотиком» на поясе.. Смеешься —
но ты и я от Бога — далеко,
и в Небо /без цепяры/ — не прорвешься..

У входа — нищенка — замотана бинтом;
я знаю, что рука у ней — здорова;
при всем при этом и еще при том —
я этот храм люблю до боли слова,

всех прихожан, и пол в половиках,
и свечи, и бесплатные газеты,
и рубль кладет послушная рука —
за просто так, за утреннее лето..

Я на дверях читал Его слова
О Духе и грехе — а ты читала?
Ты правильная, ты всегда права;
А я — я грешный; таковых немало;

А праведных — немного; расскажи
О сердце: сердце любит и боится,
Боится лжи и не боится лжи;
Легко расчетвериться, раздвоиться..

И прихожане, в сущности, — бедны,
и этот «сотик» на бедре монаха —
— то ушко, те верблюды сатаны,
смирительная чертова рубаха,

она зовет — под землю ли, к земле,
и затыкает уши: голос Бога
не слышен в «сотике»; глаза на помеле —
— их много, много, легионы, много..

Пройди сквозь ушко, злата не имей,
Смотри на лица, отсветы и лики:
Какое счастье быть причастным к Ней!..
Какая соль и радость в этой Книге!..

Служи. Не обращай на телефон
Ни голоса, ни взгляда: он не нужен..
А в десяти шагах трамвайный фон
ревет и разрушая, не разрушит,

но что-то новое создаст: ты на звезде,
ты на Кресте, ты меж зимы и лета,
ты на живой неведомой воде,
и город — это только пыль ответа,

вопрос — ты сам: зачем и почему,
откуда, для чего, и чище, чище..
Ты вышел из тюрьмы. Твою тюрьму
Господь Бог превращает в пепелище:

Твои привычки старые сгорят,
Твои глаза в глаза переоткроют
Иную землю, и крылатых ряд
Своими крыльями тебя от зол укроет..

И есть — другие храмы. Помню, был
Я в храме прибольничном: все больные,
И я, почти безрукий, я любил
Иные дали, небеса иные;

Я в гипсе в это небо залетел,
Там пели, и летали, и любили,
Там свет горел, там плакал даже мел,
Там счет пространства люди не открыли —

Оно бессчетно: только облака,
Неведомые и родные лица,
Восточная целебная река
Течет на небе и едва дымится:

Такая рань, такая Иордань…
Там батюшка /а имя? Кто мне скажет?/
Лечил — неведомым; и я, злодей и пьянь,
И самый страшный и нелепый враже —

— был исцелен. Я руки наложить
лелеял, и нашел, что все проходит,
и что — прощен, а значит — стоит жить,
выигрывать у дьявола по ноте,

по человечку, по пылинке ли,
по капельке, по нитке, по минуте..
и купола — цветные корабли —
— плыли по мяте, винограду, руте..

Рисуй людей на плавленом окне,
На льдинках, забывая и прощая,
Ты в темноте — легка, прозрачна мне,
Летаешь тут, всю землю освещая,

Летаешь — без коня и на коне,
Крылатая, поющая, большая..

Прости, когда ты вспомнишь, что прощать —
Легко и здорово; по мяте и по руте
Уходят парусники в даль и благодать,
Оставив на прощанье — по минуте..

Умеющая петь, гореть, летать —
Дошедшая по самой белой сути..

Ты виноградник, ты ответ и свет,
Ты поле, мной не паханное поле,
Под паром поле — сколько тысяч лет
Под паром до побега из неволи,

До боли, соли неба, крик-привет,
О Галя, соль земли, соленей соли..

Прости, у нас всего лишь сто веков,
А это мало, до смешного мало,
Всего лишь только тени облаков
/О Федор Тютчев!/, отблески металла

на грифе, на гитаре, на руке;
Так далеко — и словно глаз к щеке..

И если вспомнишь серые глаза,
И прочитаешь в них, и в них напишешь —
— неслышна повесть, громкая гроза, —
И как твое крыло шуршит, услышишь,

И, как слезинку с языка слизать, —
— неслышно, — как крыло шуршит, — услышишь.