Этот дом не помнит криков
Пленных немцев: «— Майна! Вира!»;
В том подъезде сером, диком,
Номер два, этаж четыре —
— Бьются музыка и книги;
Ветер в окна, в небе сыро,
Облака безлики, лики
Облаков плетут интриги;
Бресс живут, живут Шапиро.

Мы живем — живем чуть ниже;
Третий серый, пыльный третий —
К астрам дальше, к терре ближе,
А через площадку — дети
И родители с собакой
Желтой, палевой, большущей;
Жить, рожать, любить и плакать —
В мае снежном и поющем.

Дождь и снег на листьях в мае.
Май кончается, нагрянет
Солнечный июнь, хромая,
На неделю — и завянет.
Две недели будет лето,
После — с полу-сна июля
Осень поступью поэта
Сварит желтую кастрюлю
С синей крышкой — листья! Травы!
— А пока лишь в мае белом

Мерзнет музыка живая,
На асфальте застывая, —
Ей травинка в такт кивает, —
Лето будет загорелым.

Этот дом не помнит криков
заключенных немцев: «— Вира!
Майна!»; ветер во всех стыках
кирпичей — во всех квартирах.

Дом давно построен, прочно;
Просто ураган на крыше —
— Мира, дома, неба; точно —
— Это наказанье свыше.

Майский снег; на остановках
Мерзнут яблони и люди;
И по куртке, по ветровке
Знаешь наперед, что будет —

Снег растает до обеда,
В облака прорвутся сини;
Иней вытает бесследно
В каплю потемневшей стыни;

Звоны, двери, люди едут;
Рельсы, окна, камни, ветки;
Я накладываю вето:
Майский снег и город в клетке

Снега в мае — запрещаю,
А в подъезде пыльном сыро —
Отражаю вас, прощаю —
Бресс, Дьяченко и Шапиро.