* * * "Анна",- сказал человек,- "я еду домой. В спальном вагоне... Мне всегда так хотелось ехать в спальном вагоне, но это было так дорого. Анна? Ты разве не рада? Это длинный поезд. Сколько же в нем вагонов?" Он поднял руку над смертным ложем и показал на длинный ряд банок на платяном шкафу - в тесных квартирах это не редкость. Там стояли абрикосы в сиропе, очищенные желтые груши и красные ягоды, и нежные персики светились зеленым и чуть-чуть розовым. "Чудесный поезд",- сказал человек. "Анна, не плачь. Это же счастье, ехать вот так. Я думаю, билет стоит очень дорого, но я все равно его получил." И груши и ягоды и сочные абрикосы начали расплываться и покатились в вечность. * * * Под одной и той же луной мы печальны и одиноки, мужчина в Австралии и я. Когда восходит луна, говорит мужчина: Луна, растение нежных желаний, выращенное на полях одиночества, планета напрасной любви! Почему я один в эту теплую летнюю ночь? И я говорю: Луна, Светило жестокости и холода, Фонарь для тех, кто не спит, Кто никого не любит. Почему я не люблю в эту холодную зимнюю ночь? И луна слушает нас, как мы поем и плачем, и походит она на медаль из дешевого золота, какие носят на шее монахини, вернувшись из поездки к святым местам. НА БОЛЬШИХ РЕКАХ Вечером накануне его отъезда в Америку разбилось ее сердце, когда они в последний раз гуляли по берегу Дуная. "Ах, - вздыхала она, - ах, если б мы утопились в большой европейской реке! В Эльбе, к примеру, - она у Гамбурга так глубока, или лучше в Сене, где она, влюбленных крепко обняв, на поверхность выносит. Ах, если б мы утопились, пока еще было время. Теперь уже поздно, нам не успеть до утра ни в Париж, ни в Гамбург, а утром твой поезд тебя у меня отнимет." Ему было тяжко от ее жалоб, и он проклял расстояние, отделявшее их от сладкой смерти в серых водах Эльбы. Дунай тем временем тек плавно и медленно в Черное море. Об этом напомнил мне как-то вечером - позже, намного позже,- куст на берегу Дуная, и я подумала, что таким же вечером мой любимый один-одинешенек утопился в реке Гудзон. РОДИТЕЛИ ОСЕНЬЮ Потом наступила осень, и моей маленькой птице на подоконнике больше не нравилось петь. Но зато каждую осень мертвые так беспокойны, и время от времени вечером меня навещает отец, на нем голубой шерстяной шарф, моя мать говорит, что отец в день моего рождения оставил этот шарф в купе вагона. А моя мать каждый год в ноябре раздает обрывки отцовских белых рубашек. И в то самое время, когда мертвые в своих гробах переворачиваются, молодые женщины просят своих мужей о ребенке. * * * Кто еще верит, что нас там ожидают коралловые деревья, и птицы, воспевающие тайну, окунающие свои костяные клювы в розовую воду, и что кто-то уведет нас к запахам очищенных миндальных орехов и белых корней редких растений? Ах, смерть будет пахнуть перцем и майораном, ведь прежде она сидела в лавке торговца, который подавился серебристым хвостом селедки.