Станцев Венедикт Тимофеевич

Первые стихи на Урале напечатаны в 1957 году. Первый сборник стихов «Роса на стволе» вышел в Свердловске в 1962 году. Автор шести книг стихов о солдатской судьбе своих сверстников. Печатался во многих коллективных сборниках, журналах и газетах (более 40 публикаций). Стихи переведены на украинский, белорусский и литовский языки.

Станцев настойчиво работает в жанре поэмы. Им написаны поэмы «Мать», «Главком» (поэма о Блюхере), «Смотрю я памяти в глаза» и другие. Творчество поэта – глубоко патриотично. Много сил В.Станцев отдает воспитанию молодой литературной смены, он был руководителем секции поэзии Свердловской областной писательской Организации. Лауреат ежегодной премии журнала «уральский следопыт».

Награжден орденами Отечественной войны I и II степени, орденом Красной Звезды, восемнадцатью медалями.  Член Союза писателей СССР с 1965 года, в настоящее время – член Союза писателей России. Живет и работает в г. Екатеринбурге.

Отдельные издания

• Роса на стволе: Стихи. – Свердловск: Кн. Изд-во, 1962.- 35 с. – (Первая книжка поэта).

• Иду в бой: Стихи. – Свердловск: Сред.-Урал. Кн. Изд-во, 1965. – 47 с.

• Циклы: Летят журавли;Звездопад.

• Баллада о хлебе/Худож. К. Масумова. – Свердловск: Средн.-Урал. Кн. Изд-во, 1970. – 15 с., ил.

• Залп: Стихи/ Художн. М. Бурзалов. – Свердловск: Средн.-Урал. Кн. Изд-во, 1972. – 61 с., ил.

• Звездный дождь: Стихи и поэмы (Главком,;Мать;Граница) / Худож. Ю.Н.Филаненко. – Свердловск: Средн.-Урал. Кн. Изд-во, 1979. – 110 с., портр.

• Эхо грозы: Баллады и поэмы/ Худож. П.А. Ершов. – Свердловск: Средн.-Урал. Кн. Изд-во,1982. – 79 с., ил. Содерж.: баллады; Поэмы: Главком;Мать.

• «Ожог» – 1995 г., изд. «Уральский литератор», г. Екатеринбург.

• «Смотрю я памяти в глаза», 1997 г., изд. «Сфера», г. Екатеринбург

• «С болью наедине», 1997 г., изд. «Банк культурной информации», г. Екатеринбург.

• «Зов», 1998 г., изд. «Банк культурной информации», г. Екатеринбург.

            Сержант

                        Юрию Яценко

Лежим за грудой битых кирпичей,
Как все живое, из костей и плоти.
Кровь у сержанта справа – на плече
От пуль, летящих из окна напротив.

А мне с гранатой – к этому окну,
Но сердце в страхе набухает кровью.
Сержант хрипит, в меня глаза воткнув:
-Не трусь, я левою тебя прикрою!..»

Я слышу очереди за спиной,
И кровь от сердца схлынула на место.
Окно в дыму… Сержант еще живой…
А дальше что? И Богу неизвестно.

Когда ко мне является вдруг страх,
И сердце мне пронзает боль порою,
Я нахожу спокойствие в словах:
«Не трусь, я левою тебя прикрою!..»

* * *

        К вопросу о смерти

Ходила смерть – легка в походке –
на фронте рядышком со мной,
и я привык к ней, как к винтовке,
как к неизбежности самой.

Я  в бой – она – в зловещий клекот,
но в наступлении сквозь тьму
я обогнал ее на локоть
и может, выжил потому.

* * *

        Шедевр

На улице Пушкина липы в цвету,
Солнечный ветер колышет листву.
Как все гениальное, чист аромат,
Нежен и плавен: так арфы звучат…
Писательский офис, здесь каждый мне друг.
Знакомый по комнате плавает дух,
Друзья наливают стакан через край
И требуют: «Новые вирши давай!..»
Я выпил и выдал шедевр на лету:
«На улице Пушкина липы в цвету!..» 

* * *

Владимир Красное Солнышко

Держа державные поводья,
ты знал: первично питие.
Спасибо, Солнышко Володя,
за это русское тебе.
Смотря в глаза друзей бусые,
на хмель в рубиновом стекле,
ты знал: споить нельзя Россию –
вина не хватит на земле.

* * *

        Сердце

Берет меня сердце за руку,
за правую,
говорит: «Зачем ты поишь меня
отравою?
Берет меня сердце за руку,
за левую,
говорит: «Не пей ты ее,
эту белую!»
Берет меня сердце за обе
нежно очень,
говорит: «Пропадешь без меня,
мой дружочек!»
Шепчу ему :«Скоро будет
все иначе…»
Ничего не отвечает сердце,
только плачет…

* * *

        Любви во имя

Я был мальчишка – не спасибо,
тот самый – оторви и брось.
Над головою вместо нимба –
вихры нечесаных волос.
Босой и черный от загара,
поправ учения бразды,
я нажимал на А. Гайдара
и на окрестные сады.
В душе застенчивый и ломкий,
скакал с индейцами в мечте…
А в дневнике «сияли « тройки!
и то по женской доброте…
И тут… Нет в мире точных строчек,
чтоб спеть о трепете моем:
в класс вдруг явился ангелочек
в коротком платьице цветном.
Я  из-за парты зрел на платье,
как воробей из-под стрехи,
и думал я: вот было б счастье
к ней прилепиться в женихи…
Шагал я в школу, фу-ты, ну-ты,
не трогая собак и птиц,
я тем же нищим был по сути,
зато причесан, словно принц,
зато заштопаны все дырки
и на рубахах и штанах,
чтобы сказала мне та Ирка
свое восторженное :Ах!»
Я взял учебники без порки,
чтобы все было по уму,
и заработал три пятерки,
к недоуменью своему…
Ах, Винька, Виня, что ж ты, Виня,
с тех пор стихами болен ты
во имя женщины, во имя
любви ее и красоты.

* * *

Соберись, позвони, позови,
как в давно промелькнувшей молодости.
Но сначала – только о любви,
а потом – про семейные новости.
День тихонько ушел под уклон,
вот и ночь расстелилась по городу.
И, тоскуя, молчит телефон,
положив два кулака на голову… 

* * *

Баллада о двадцатилетнем капитане

Хриплым криком
капитан кого-то,
задыхаясь, крыл
в слепом бреду:
все еще он вел
в атаку роту
у стволов глазастых
на виду.
Бинт сорвав
от боли нестерпимой,
он покой палаты
бранью тряс…
А я гладил
волосы любимой,
гладил так,
как гладят
в первый раз.
Раскаленным углем
тлели раны,
но у счастья
в ласковом плену
я молчал…
За стенкой голос бранный
мял и тряс
ночную тишину.
Чем могли
помочь мы капитану,
если отступились доктора?
Знали мы:
с такой свирепой раной
не протянет он и до утра…
Где-то медом
наливался донник,
ветер плыл,
расправив два крыла,
а заря,
присев на подоконник,
золотые косы расплела…
Время – доктор,
Затянулись раны,
стали мы
бывалыми людьми,
но забыть не можем
капитана,
так и не узнавшего
любви.

 * * *

Прощание с Левой Чумичевым

Всю ночь я стою у окна,
рама, как тень креста.
Бутылка была полна,
стала к утру пуста…

Не рад я встающему дню,
вместе с зарей скорбя:
я друга днем схороню,
как самого себя…

* * *

Да, я не ангел света,
но и не ангел тьмы.
Я  посредине где-то,
где, собственно, все мы.

Уверен я игриво,
что истина в вине,
и это справедливо
не нравится жене.

Но я ей, как молебен,
твержу навеселе:
- Святые все на небе,
а я же на земле…