Екатеринбургский поэт Максим Анкудинов погиб 3 декабря 2003 года.

Мне кажется, он умер счастливым.

Вечно влюбленный, Максим на протяжении всего времени нашего с ним знакомства — четыре последних года его жизни — производил впечатление человека, которому трудно, тяжело, который уверен в том, что достоин большего, нежели имеет, — достоин ответных чувств, достоин внимания и понимания как поэт. За полгода до гибели он обрел то, на что так долго надеялся, — настоящую любовь и новую жизнь. Оказалось — поздно. Он слишком долго и слишком сдержанно терпел свою, как ему казалось, ненужность, свою вынужденную, навязываемую внешним миром отстраненность. И когда все стало иначе — ну, точнее, не совсем иначе, но когда мир значительно изменился, Максим погиб так быстро, словно не выдержал.

Что было до этого? Анкудинов родился в 1970 году, вырос в Нижнем Тагиле. Окончил радиофак Уральского политехнического института, работал по специальности. Был признан не только в Екатеринбурге и Москве — его стихи переведены на английский и итальянский языки.

Совершенно неясно, что говорить дальше. В Екатеринбурге с удручающей регулярностью умирают поэты. Из недавних потерь — Роман Тягунов и Борис Рыжий. Некрологи о них писали старшие коллеги. Думаю, с Анкудиновым будет иначе — у него и при жизни многое было не как у всех, и сейчас: о нем напишут, его будут вспоминать и перечитывать не те, кто старше и вроде бы опытнее, а ровесники и, может быть, даже те, кто моложе. Наверное, им окажется ближе опыт, выраженный в стихах Анкудинова, его мир, детский, я бы сказал, или — точнее — переходного возраста мир, в котором еще очень часто произносят слово «мама» и еще очень от этого слова зависят, но в котором уже почти так же часто ругаются матом, — просто потому, что матом говорят все вокруг, — мир, в котором еженедельно влюбляются с такой страшной силой, что тут же начинают думать и говорить о смерти, мир, в котором каждый час открывают что-то новое, просто разглядывая знакомый до боли город из окна переполненного трамвая...

При жизни у Максима Анкудинова вышли три крохотные «официальные» книги: «Парусное небо» (М.: АРГО-РИСК, 1997), «Ж» (М.: АРГО-РИСК, 2000, в рамках «кассетного» сборника-проекта стихотворений четырех авторов о женщинах) и «Пепел клоуна» (Челябинск, ЛХФ «Антология», 2002); и одна «неофициальная», зато, на мой взгляд, самая сильная — «Урал и вся Россия» (опубликована в Интернете на сайте поэта Алексея Верницкого1). В начале своего литературного пути Анкудинов сделал два самиздатских сборника — «Лирика ветра» (1992) и «Маленькая книга» (1994).

Из предисловия к книге «Урал и вся Россия»:

«Настоящая книга (по замыслу — лирическая книга, по происхождению — простой сборник) есть только взгляд автора в прошедшее личное пятилетие и эвристическая наив-попытка преодоления позорного равновесия между критическим (так его назовем) реализмом и вторичным нашим антиевропейским постмодернизмом в живой литературе в пользу современной романтики, новых переложений традиций русского авангарда (Д. Бурлюк — В. Хлебников — Александр Уланов — В. Тхоржевская), городского эпоса, лирики и эротической фантастики, музыки уральских дорог и леса... Книгу посвящаю — вдохновительницам, женщинам, музам...»

Совокупный тираж всех книг Анкудинова едва ли добирается до тысячи экземпляров. Его подборки — общим числом не более десятка — выходили в «Вавилоне», «Урале» (правда, всего две за все годы, которые поэт жил и работал в Екатеринбурге), в израильском «Зеркале», антологии «Нестоличная литература», в вышедшей за несколько дней до его гибели «Антологии поэзии Екатеринбурга». В Интернете публиковались переводы с французского (Поль Элюар и сюрреалисты), которыми Анкудинов занимался с огромным интересом и удовольствием и которые считал одним из главных дел жизни: много лет готовил Антологию французской поэзии ХХ века в своих переводах, она так и не вышла. Никогда не удостаивался никаких премий, стипендий и грантов. Максиму определенно не хватало признания, не хватало, как я уже писал выше, даже просто внимания. Ужасно, когда поэт — и поэт блестящий — знает подавляющее большинство своих поклонников в лицо. Предельно неприятно осознавать, что и здесь необходим пиар, маркетинг и все такое прочее. И еще неприятнее то, что смерть поэта зачастую становится единственным событием, способным привлечь внимание, — если при жизни автор лишь писал, не испытывая потребности в деятельности другого рода или не умея строить миф о себе и отношения с теми, кто по роду деятельности может и должен доносить его творения до читателей. После смерти многие найдут и прочитают, и откроют для себя наконец стихи ушедшего поэта, и найдут несколько стихотворений, в которых поэт «предсказал свою смерть» (и у Анкудинова есть такие), оправдывая себя тем, что «когда человек умирает, изменяются его портреты». Да нет, такими же остаются. Просто мы, наконец, обращаем на них внимание.

На вечере памяти Анкудинова, прошедшем на девятый день в редакции журнала «Урал», в клубе «Лебядкин», где собираются в основном совсем юные авторы и неприкаянные графоманы, по рукам ходила книжка Максима — «Пепел клоуна» — тридцатистраничная, похожая на школьную тетрадку прежних времен2. Многие из собравшихся (большинство — просто пришедшие на очередную свою встречу члены клуба), кажется, слышали о поэте Анкудинове впервые. Многие из тех, кто поэта знал, не пришли: во-первых — о его смерти стало известно далеко не сразу и не всем, Максим был не публичным человеком, а в последнее время, в связи с важными переменами в его жизни, и вовсе исчез из литературной тусовки, во-вторых — многие друзья и соратники Анкудинова разъехались по всему миру, в-третьих — был попросту будний день. В зале сквозило недоумение, скрытое за скорбью. Ведущий вечера, поэт Юрий Аврех, терялся и не знал, как правильно, если так можно сказать, завершить вечер. Вдруг слова попросила женщина из тех, что приходят на всевозможные литературные мероприятия в поисках возможности показать свои стихи, которые они начали писать «на пятом десятке, по велению души». Такая, знаете, учительница в поношенной норковой шапке, которую она не снимает нигде. Женщина открыла свою толстенную записную книжку. Все испугались, что она сейчас начнет читать что-нибудь свое. Но «учительница» сказала, что она здесь вообще-то случайно, про поэта Анкудинова слышит впервые, более того, впервые видит стихи, в которых нет знаков препинания, и не знает, как их читать, но вот просмотрела книжку «Пепел клоуна» и была поражена. И выписала в свою эту общую тетрадь несколько стихотворений Максима Анкудинова. И одно из них хочет прочесть вслух. Потом она прочитала:

На этом вечер закончился. Собравшиеся юные авторы, неприкаянные престарелые графоманы и немногочисленные знакомые Максима растерянно молчали. Будто бы до всех сразу вдруг дошло. Я почему-то разозлился. На всех присутствующих и отсутствующих, на всех читавших Анкудинова и не читавших его, печатавших и не удостаивавших внимания. На себя. На Максима, на его жизнь и смерть.

Перед тем, как я успел выйти на улицу, совсем молодой поэт Алексей Федотов успел сунуть мне свою рукопись. Всю дорогу в моей голове вертелись строчки Анкудинова «Скоро Новый Год. Я один опять... Скоро Новый Год. Я один опять...», хотя это совсем не про нынешнего меня, но про многих, к сожалению, очень многих поэтов и не поэтов.

Через пару недель, на огромном и диком рок-концерте, я встретил того самого юного поэта Федотова и был крайне рад, что каким-то чудом сразу после вечера памяти Анкудинова просмотрел его подборку и могу хоть что-то о ней сказать. А ведь гораздо больше шансов было на то, что просмотреть я ничего бы не успел, рукопись бы засунул куда подальше, а перед мальчиком отделался бы фразой «интересно, но пока сыровато». И остался бы он со своими стихами «один опять».

В общем, мы умеем, как это ни странно, любить мертвых. Умеем читать их стихи, умеем о них помнить. Давайте, что ли, учиться любить живых, учиться читать стихи живых, учиться о живых помнить.

Думаю, со мной согласился бы Максим Анкудинов, написавший:

(Опубликовано в журнале «Новое литературное обозрение» (№ 1(65), 2004 г.)).