Первоначально эта повесть была посвящена К. Ф., но всего после того, что произошло со всеми нами этой весной (и летом), она (быль, повесть) не может посвящаться одной К. Ф. только; я дарю ее и Е. Д.(Жене), и О. З., и вообще всем женщинам, которых я любил — и (или) которые любили меня. Как там у Кушнера? — « — За je vous aime, ich liebe».
«— Give me, give me,
Give me, give me
Little smile..»
(Саншайн рэгги)
«— У таких, как Вы, не бывает пальто».
(Слова, сказанные одним итальянским швейцаром
американскому поэту Григорио Корсо)
_____
«— Ride the snake!..
She's old, she'skin is could,
Ride the snake!..»
«When the music over..»
J.M.
_____
..Третий год по талой весне прилетает комета — с на/чала ко/мета метка снежный дикий ком Галлея с хвостом в полнеба — но таким туманным и бледным — как достоинства любой новой власти все в той же отдельно взятой стране — из любого города не видно; потом Хиякутаку, кажется, самая яркая за столетие, проверить невозможно, пишется слитно, невооруженным глазом, небесные рыбы, затем — Хэйла-Боппа, и ее я наконец-то увидел — вчера, 3 апреля, вместе с ярким звездным дождем, только дождь на западе, комета на севере; а вообще-то ближе всего к Земле кометы проносятся в Алешин день рождения, а звездопады чаще в августе, вместе с погонами генералов. Женя моя и сын мой Витя — в
_____
Чернофигурная ваза блюза..
Антика, Аттика — Ли Харви Освальд.
Америка, ё! — Экбатаны и Сузы,
ДУБИНКА И ЩИТ — ПОСЛЕ!
Краснофигурная ваза джаза..
Разбитая амфора, урна панка,
Кратера, цистерна, два выбитых глаза,
Два вырванных нерва, пустая жестянка —
Напиток из хлеба — на трассу хайвея,
Нирвана, когда под колеса машины,
А если трава, то сижу и х..ею,
КАК ЭТО РАСТЕТ НА ПОВЕРХНОСТИ ГЛИНЫ,
Качаясь от ветра, как шея у змея,
КАК ШЕЯ У ЗМЕЯ ИЗ ДРЕВНЕЙ БЫЛИНЫ..
_____
На несчастье и радость нам. На кирпичах нарисованы женщины; Город сложи из кирпичей; а душу — из этого самого: тогда умрешь — а что еще нужно? —
Джаз забабахай, древнюю пластинку, стеклянную, шеллаковые американские звуки, «музыку американской ночи» — Керуак, да? — солнце высотное, дома — вытянуты вверх, осень — к желтым травам припадая, как и ты — к ней..
Эта же Ночь — русская, а мы все — психи. Не четкие мы и не психи — скажет через девятьсот лет каждый из нас; да и черт с нами. Люблю: красное, черное, желтое; синь до рези; желтое на зеленом; плотная серь, серость облаков на синих тучах; голубое небо в осенней дымке; барабанный танец капель; шкура собаки во дворе и ее голос; гарь мусорная; трамвайный звон, выцарапывающий из кожи — осень! Наш Город — из Городов Осени; год–тысяча для него — минуты; другие Города Осени — Петербург, Париж; а ты пишешь подпольные книги и читаешь рябинные листья — в сентябре уже снег. Забабахай джаза, слышишь?
Пьяный мой отец сказал однажды, что джаз — музыка любви.
Черное дымящееся пойло; чтобы пить на улице, нужно много денег; пей чай и водку дома; кофе и пиццу — прочь! — они больше не нужны. Есть большие четкости, чем пицца, и наркотики посильнее, чем кофе; кроме того, все это — память о Питере и о том Свердловске, том Городе, что существовал тут ранее, и тут же умер, а ты — нет; песню-то помнишь, да?
Джаз забабахай.
С женой и ребенком — на улицу.
Пролог. Порог раздвоения. Осень прошлого года. Сидим на кухне — Женя, я, Сережка, Сережка, Алеша, Иван Антонович. Сережка-1 раскрутил Алешу (А. В.) на полуторалитровку израильской водки «Бархан». Оба Сережки зачем-то уезжают в Москву, первому я передаю письмо для Оли, сестренки по духу и поэзии. Читаем письмо Оли (О. З.) всем нам — ее друг Мальчик в Зеленом написал на нас пародии, не очень хорошие и не обидные, за живое не задевающие — как все то, что обычно пишут москвичи. Сережка и Сережка обещают проколоть Мальчика в З. шпагами — не сколько за наезды, сколько за близость к О. З. Я и до сих пор считаю, что причина более чем убедительная.
Сережка: « — Я пока не влюблен в О. З. ..»
Алеша — Сережке: « — Как, ты до сих пор не влюблен в О. З.? В О. З. нельзя не влюбиться! Поэт постоянно должен быть в кого-нибудь влюблен, а О. З. такая красивая, такая красивая!» Глаза у них горят, пиджаки сброшены; водка, наверное, женщина — мы побеждаем ее, а верх все равно берет она.
Запомним эти слова. Оба — как ни в чем ни бывало — будут от них позднее открещиваться.
Как словно я крестил их огнем и водою.
Рассвет в Свердловске бледный и спокойный,
Все ангелы на койнэ говорят,
Холодный воздух говорит на койнэ,
Что время — яд.
Девятый час звенит не унывая
Трамваями и запахом весны,
И в чреве улетевшего трамвая —
Больные сны.
Все кончится — и вся твоя работа,
и жизнь твоя сойдет, как снег сойдет,
И тот, кто будет нас искать на фото,
Нас не найдет.
Вам не дано, дано, дано,
Разить близ, терпкое вино,
Как Вы, стреляет только в даль,
И попадает.
Но все сравнения мертвы,
Есть тишина, и где-то — Вы,
И тишина бьет в цель, увы,
— лист опадает.
Что Вам до них? Что Вам они?
Пустые книги или дни
Несут нам слово — разверни
Лист: книги лживы.
Фальшивы чувства и стихи,
Лишь голос ветреной ольхи,
Опавший, шелестя сухим —
— Он не фальшивит.
А им гореть и умирать,
и страшным быть, и не сгорать,
И всех невинных покарать,
Не умирая.
Никто не знай, зачем они,
но все же — колокол, звени! —
как эти сказочные дни
Колес трамвая..
Среди бетонных и кирпичных Девочка с черными волосами.. Закат торжествует, сгорая, — отлично! — Тени крадутся бродячими псами. Странная музыка, голос гитарный, В двух километрах река кораблями.. Спутник Земли в небе желтый, коварный, В щели любые меж всеми дверями..
..в категориях не гекзаметра и ямба, а асфальта, неба, камня, и меди, кирпича; вот река, мост и черная дамба — — параллельно реке; по мосту мы поедем и свернем на улицу командира лихого, вечно с обнаженной шашкой. Скажешь — Город — дыра: но в таких вот дырах Живут ящерицы, змеи, мыши, пташки. Это Школа Искусств или Школа Художеств. Ее караулит Поэт, но не играет на скрипке. Хватает и отблеска солнца на коже Гамадриады смоляной и липкой, Смертной, как люди, как эти деревья. Мы ждем тебя, март, серый март на исходе. Потом эти каменные дома-кочевья Убегут вниз по Лете по хорошей погоде.
О. З. действительно красивая. Я написал ей письмо — лирическое — о дизель-поездах и лесном шепоте; о дальних дорогах; это ответ на ее прошлое — о «Химерах», летнем лагере юных химиков, где О. З. читала лекции этим юным химикам о русской поэзии; о нашем городе; о пути к нам с вокзала; о шелестящей и говорящей траве; Сережка же — на мое письмо — стих смешной и едкий; стих войдет в сережкину книгу «Гельветика»; пьем водку.
Вот прозаическая книга; не нужно рассматривать ее как книгу о молодых поэтах; книга — о моих друзьях; как знаменитый немецкий фильм, ее можно было бы назвать — «Молодые люди в городе»; но так уж получилось, что не в городе — но в городах, тысяча шестьсот километров, тридцать два часа скорым поездом — через тысячу рек — Исеть нашу у поселка Палкино; если через Казань — Чусовую, Уфу и Каму, если через Пермь — Каму, Чепцу, Мологу, Вятку; через Волгу великую и до горизонта, по бесконечным волжским мостам, и Оку — уверенную, тихую; лес, лес, лес — пока в просветах леса не покажется очередной Большой Город; еще — о беспокойной любви и свободном до одури сердце, любящем — беспокойно; а не от любви свобода — от Свободы Любовь..
Большой Город.. Средний Город. Город. Городок. Поселок.
Если ты вырос в Большом Городе, судьба тебе — охотиться за Человеком, любить, влюбляться; искать; вцепиться в Человека и нанюхаться Человека — до головокружения; Человек — лучшая водка; Самый Психоделический Бензин.
Сплети лозу кирпичных ив
Игра в обломки кирпичей
а город как морской залив
в тени атлантовых плечей
тень паруса на тень горы
принес светящийся баран
а ты выходишь из норы
и дверью хлопнешь в океан
Этим летом Гааб рассказал мне, что не считает О. З. красивой; ну, он дурак!
Он не дурак, конечно; просто у него свои меры и метрики и базис красоты.
Я же считаю, что люблю только красивых женщин; если же они тушуются, я делаю их такими; это очень просто — женщина, если ее любят, всегда расцветет.
Как цветок на горной воде — из проточных родников.
Может быть, именно поэтому я люблю сумасшедших женщин, а некоторые из них — меня.
В этой книге ровно столько вымысла и смысла, сколько, я считаю, необходимо.
Картошка под водку идет хорошо.
Женя не пьет — она кормит грудью. Сын мой Витька ложился тогда спать рано.
Женщина, кормящая ребенка молоком — величайшее из того, что я видел.
Дочку, наверное, тоже неплохо, но у меня — Сын.
Когда-нибудь, когда пора придет, мы с Женей сотворим Дочь; во всяком случае, попытаемся; а там — все от Бога.
Алеша примерно через месяц уедет в Англию, но никто из нас еще этого не знает. Он принес гранки своей книги — почитать избранные места. Уезжать же он будет чуть ли не тайком, никому из старых друзей не рассказав об этом; однажды во вторник я позвоню к нему домой, а мне ответит Лешин папа — «Алеша уехал», и я почему-то подумаю, что — навсегда.
А через год он — вернется, познакомившись в Англии с израильской девушкой, русской филологиней по специальности — <...>; уехав, он напишет всем, что литературный период в его жизни закончился — и начнет творить такое, создавать такие шедевры! А еще Алеша в Англии купит «Поляроид», и будет щелкать всю древнюю Европу и привезет кучу снимков; Алеша математик; а у Сережки и Сережки в Англию уехал друг Андрей — как и О. З., химик.
Х..евая она все-таки страна, Англия.
Женщины, если разобраться, всегда — от нас — на расстоянии поцелуя.
Из предсмертной записки Курта Кобейна (это пошлость, это все цитируют):
«Кем бы я еще мог стать?»
От водки просветленно пьянеешь. Мы тогда тащились от — выпустить «Waffan coulo!» (примерно то же, что и « — Fuck you!», но, говорят, — на шведском; это была такая надпись-граффити на стене в КЛЮЧЪ-клубе; «белые кролики» напечатали «Aonde forum» — «Куда копаете?», как сами они перевели; Леша — Кролик, и Р. К. — Кролик; а у нас горела идея — контр-сборник, антикнига: Гааб, оба Сережки и я. Мы с Гаабом свои кварты внесли, а Сережки копались так долго, что ротапринтер накрылся одним интересным местом, вернее, к нему подкрался тот, кто незаметно.
Что-то такое, вот, посмотрите, вот титульный лист, а стихи, хитсы и тексты вы [не]знаете, Ёжа Пальмов — это Сережка-1, а Иртений Слободской [он умер] — это Иван Бахрушев [он жив], он же Сережка-2.
_____
waffan coulo!..
Екатеринбург, Россия, 1995
ББК 84.Р7 .. w a f f a n c o u l o !..
В 12
в рак 4 урсе парусное хождение ночью в тумане корабль потечет а если
Язык ххрр-скрриип слип угнать джип и гонять чем больше девушек в джипе тем лучше перегонять жигу на спирт.
.. w a f f a n c o u l o !..
.. шведская семейка автобусов стол забегаловки на свалке репей растет скрывает оно такое грядущее человек с протянутой рукой в шляпе без знаков препинания
.. это было нарисовано в «Ключ-клубе» на двери из накуренного прошлого в настоящее завтрашнее никуда, если только не бояться открыть и лицом в сквозняк — примерным переводом с языка шведов на язык американцев.
Бойтесь нас, данайцы, приносящие дары, повелевающие сердцам кремниевого века: искра приносит пламя, а ветер — пожар. Мы огонь, и если нам нет места на земле — устремимся в небо,прочь —
— от маргариновых выборов и королевской рати, умирающей на фландрской границе за Францию, которую все равно разыграют в карты, как биксу крутого;
— цупых гёссерных бандитов и четких банановых мальчиков, выбирающих пепси;
— королей панк-н-ролла и цариц попсы;
— богатырей интеллектуального секса с самим собой, утверждающих харю;
— похоронных междусобойчиков фестивалей поэзии, где не таланты торжествуют, а домино: четверка к четверке, шестерка к шестерке, ты мне, я тебе; а третий — лишний;
— гнезд белого плейбоя и смысла, который выше души, а также того, который просто;
— города-зоопарка и театра идиотизма;
— лакированной морды современности и лакированной задницы постмодернизма..
Х В А Т И Т !
Конец пришел, и теперь все будет настоящее, а не в ракурсе деления на и на; конец пришел, настала пора музыки, а если нет ракушки, прижатой к уху, в большой ветер сбеги
к морю
и с л у ш а й..
Стихи пепельной луны испаряются на ладони
подоконника — оконной рамы — дороги — одинокого — битника.
Мифологическая школа, говорит кто-то, но это же —х..йня —
Тени
играют на бликах..
после нашего столетия
Максим Анкудинов
(C) Александр Гааб, Ёжа Пальмов, Иртений Слободской, Максим Анкудинов — тексты, 1995
К В А Р Т А П Е Р В А Я
Н а ч н и с н а ч а л а
Александр Гааб
Ш А П И Т Р А Z E R О
летнюю
дверь в ёбаную кожу
Максим Анкудинов
_____
Студия Ша в пространстве танца окон шума гула пыли ветра
ЦВЕТА!
Эхо на Городе
_____
Виталина — Королева Франции.
Сережка и Сережка короновали ее в «Стульях» на углу напротив Универа красной «Массандрой», а потом пришли ко мне пить чай, и второй Сережка снес напрочь умывальник, вырвав арматуру из стены, переломив кронштейны из железа в ладонь толщиной.. д'Артаньяны так не поступают, а падают ниц, и домик Бонасье — рассыпается, д'Артаньяны вроде Портосов, но четче.
Рука Есть только
привыкла к шпаге. один д'Артаньян.
«Массандра» терпкая и горячая, как
= Эта осень x Ты.
..Однажды пришел Сережка, и рассказал, что другой Сережка жаждет снять фильм, и даже есть камера, видео, цветной японский камкордер, а друг на студии обещал помочь переснять на обычную пленку. В эпоху всеобщего «раз» нам показалось эта затея клевой и офигительной, и мы загорелись ею, все мы, пока у кого-то из не появилась рукопись пьесы — о моих же друзьях. «Странные дни вновь посетили нас, странные дни заманили нас в странную сеть — странных комнат..» Угадайте — что из лексикона Человека Слова Джима Моррисона, звучит в душе моей; конечно — Hello! — а еще за этим есть нечто, и каждое событие — повесть о дисгармонии мира и о нашем несоответствии ему. Какое слово, знаете?
Наступит лето, и наступят же Поиски Четкости.
Наша компания такая — я живу по просроченному паспорту, а д'Артаньян — без прописки. Это не мешает нам оставаться людьми, а если что-то иногда и мешает — то не это. Я знаю девочку, дважды нелегально переходившую границу с Украиной; согласитесь, что граница с Украиной — вещь глупая и абсолютно не нужная, тем более Крым, море и горы — по одну сторону ее сторону, а родной город девочки — по другую. В этом обыкновенном мире, где поэтессе шьют срок за пачку марихуаны, а машины с героином прозрачно перетекают через пограничников и таможни, где солдаты на южной войне крадут оружие у своих товарищей и продают за травку противнику, подводя товарищей под расстрел или штрафбат, где талантливые поэты утверждают абсолютную ценность денег и относительную — души, где критики и издатели не могут получить денег ни от частных людей, ни от правительства кроме как под рекламу — чаще всего порока,
мы решили снимать кино, и если не такое четкое, как у Бергмана или Феллини, то такое же честное, яркое и духовитое, как у Копполы, и с улыбкой, как фильмы Кирилла Королькова.
Я помню, как мы сидели у тебя на кухне, шершаво шипела картошка по-пушкински, скрипела старая кассета «CRANBERRIS», а из черной пластмассы упруго лились в русский воздух кельтские мотивы. Еще я помню эту синюю тетрадь, я помню, когда я увидел ее впервые, и эти буквы — корявым ночным почерком, запахом напитка.
Имя автора не называется, имена героев остаются в тайне; только те имена и фамилии, что живут открытым текстом, — истинны.
Если бы я умел рассказывать о жизни!
Елы-палы, вот она, вот, вот она
ДУРАЦКАЯ ПОВЕСТЬ
/Отрывками/
АНДРЕЕВСКОЕ ПЕРЕКРЕСТИЕ ТРЕСК ШОРОХ КРИК
САПОЖНИКИ СВИСТ ТЕЛЕГРАФ ПОЧТА ПОЧТА
[Рваная цветная пленка. Кусок первый .. ]
Ее простая фамилия кончается на «-ова».
У него есть ее картина о событии странном и загадочном.
Как утренние краски трамваев
и осенних людей, разрывающих облака
железом.
Будет и вечер..
Она не любит никакой музыки, она любит четкую. Никакую — не любит, поэтому ее сердце всегда ярко окрашено. Она — есть.
Каждый Город похож на зеркало, зеркало раскалывается автомашиной каждый раз, когда эти стремительные птицы отпечатываются в памяти. Речной поток машин, гул, а перейти бы через весь день — и оказаться
НА ТОМ БЕРЕГУ !
ЭЙ, ВЫ, ТАМ, НА ТОМ БЕРЕГУ !
Пусть
день
пройдет.
Пыльная улица Космонавтов. Перекресток среди нагромождения заводов.
РАЗВИЛКА НАЗЫВАЕТСЯ 3-Й КМ..
Тонкие трубы в осенне-вечернее небо.
МОСТ
ЗА
СПИНОЙ.
Я ПОДХОЖУ К КИОСКУ И ПРОТЯГИВАЮ ПЯТИТЫСЯЧНУЮ БУМАЖКУ.
— ВОДКУ «ЕКАТЕРИНА», ПОЖАЛУЙСТА !.. ПЫЛЬ НЕ СТИРАЙТЕ.. ПЫЛЬ НА БУТЫЛКАХ — САМАЯ РОМАНТИКА..
Главное — голос. Что-то такое есть в нем у меня, что мне верят. Не всегда есть, но сейчас — есть. Обычно я говорю косноязычно и заплетаясь.
Водка «Екатерина» стоит шесть с половиной тысяч. Женщина отсчитывает сдачу — сорок три с половиной тысячи. Она успевает хватиться чуть ли не раньше, чем я с бутылкой успеваю нырнуть в заднюю дверь «тройки». Амбал-охранник устремляется к двери, но троллейбус трогается с места.
Никто в нем ничего не понял.
И выстрелы из газового револьвера не останавливают нас.
— ХЭЙ, ..ЛЯ !
ТЕПЕРЬ У МЕНЯ ЕСТЬ НАСТОЯЩИЕ ДЕНЬГИ.
И на другой остановке я покупаю водку «Золотое Кольцо» — за двадцать две с половиной тысячи.
Это одна пятнадцатая зарплаты или половина стипендии.
Ветер с ними.
На сегодня эти
бутылки не запланированы.
Киоск, где я покупал «Екатерину», украшен электрическими лампочками, а «Золотое Кольцо» — презервативами. Красочными импортными презервативами из красочной импортной резины.
Бегство от любви.
Музыка такая панковская акустическая. Хорошая музыка.
Есть наслаждение в движении пешком.
Когда крутые люди не трогают тебя.
У «Пельменной» девочки в коротких платьях играют в классики.
Теперь через площадь у магазина, где торгуют тем же самым плюс разведенным разливным бахусом из бочки.
И продающая бахуса презирает его покупателей.
Звяк-звяк, звяк-звяк.
Странно, что по этой улице нет ни газет, ни чинариков.
Девушка свернула в переулок, и глаза не бегут за ней.
Черные джинсы, полосатая блузка, свободные волосы, грудь высокая.
Переберись через джинсы.
А когда я разучусь рассказывать об этом, свободной любви не будет.
Спорим, да, придет ветер с Запада и пригонит дождь?
КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ НА ФОНЕ СТАРОГО ДОМА.. ВЕТЕР ШВЫРЯЕТ ИХ К ЕДРЁНЕ-ФЕНЕ, ХВАТАЕТ В ОХАПКУ, КРУЖИТ, ГОНИТ ПО УЛИЦЕ — НАВСТРЕЧУ ЧЕЛОВЕКУ. ЛУЖИ НА ВЫСЫХАЮЩЕМ АСФАЛЬТЕ.. ЧЕЛОВЕК — ВДОЛЬ СТЕНЫ, ПРОЧЬ ОТ КОММЕРЧЕСКОГО КИОСКА, С БУТЫЛКОЙ ВОДКИ В РУКЕ.. СУМКОЙ ЧЕРЕЗ ПЛЕЧО.
«Я ТАК СЧАСТЛИВ.. Й-E-Й-E-Й-E-E.. !»
И только потом осознаешь, что это — из магнитофона в квартире, где кто-то чужой также раскрыл окно.
< Титры: вольный перевод Юрика Демченко из NIRVAN'ы. >
< Титры цветные просвечивающие большие на полный экран поверх изображения..>
ГУЛКОЕ ЭХО ГУЛКИХ ТРОЛЛЕЙБУСОВ — ПО МАЛЕНЬКОЙ УЛИЦЕ К ОГРОМНОЙ ЗАВОДСКОЙ ПЛОЩАДИ.
ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ НА ФОНЕ ЖЕЛТОГО ДОМА..
Сверни во двор. На скамейке сидит Шурик Другов с девушкой и поет песню —
НАЛИВАТЬСЯ ДЕШЕВЫМ ВИНОМ И ХОРОШИМ ВИНОМ..
А ты — проходишь мимо.
Действующие лица: Поэт и Алкоголик.
КВАРТИРА В КРАСНОКАТЕРИНСКЕ. ЧТОБЫ ДОБРАТЬСЯ — ЧЕРЕЗ ДВОР, ЧЕРЕЗ КРИКИ НА ВСЮ РАЗДЕРЕНЬ, ЧТОБЫ ВЫШЕЛ ДРУГ И ОТКРЫЛ ЖЕЛЕЗНУЮ ДВЕРЬ ПОДЪЕЗДА..
ИЗ ЛЮБОГО ОКНА ЭТОГО ДОМА ВИДЕН ЭТОТ ЖЕ ДОМ,
а если не веришь — прими за сказку — такой у нас Город..
ЛЕСТНИЦА И ПОЧТОВЫЕ ЯЩИКИ В РЖАВЫХ ПЯТНАХ.
Встречаешь ту же девушку на первом этаже и вспыхиваешь, как бутылка сухого, если смотреть сквозь нее на осеннее солнце.
ЕСЛИ СМОТРЕТЬ СКВОЗЬ НЕЕ НА ОСЕННЕЕ СОЛНЦЕ..
Круг на лестничной площадке — мир
переворачивается.
Черным — на грязной стене — имя — Катя.
И ЭТОТ ВЫБОР — ШЕСТВИЕ ДУШИ.
Му зы ка..
Варяжский танец композитора, имени которого я не скажу, вернее, сохраню в тайне — до нового рассвета.
Время капает сквозь пальцы Вечности — приближающимся дождем.
Кухня. Стол с нарезанным хлебом и консервными банками. Окно, задернутое дешевой цветной шторой. Цветной телевизор. Табуретки. Всюду в живописном хаосе валяются бутылки. Магнитофон. На стенах — несколько цветных плакатов и авангардные картины типа картины Кати Дерун «Красный Автомобиль, Проезжающий По Разноцветному Лицу» или Матисса. Вечер, за окнами льет дождь — ливень. Ветер сквозь штору. Телевизор включен и показывает беспорядочные куски реальности. Падающий электрический свет от разбитого плафона, теплый, желтый свет — от лампочки накаливания.
Изображение телевизора проецируется во всю сцену, яркость и звук могут становиться более или менее заметными.
Потолок кухни не кажется высоким, или изображение не во всю сцену — чуть меньше; во всяком случае, оно не заслоняет действующих лиц.
Два человека с лицами героев Ремарка или артистов группы «NIRVANA» в простых одеждах неярких, но сочных, красок. Срез действительности. Пиджак на стуле. Дым, растворяющийся в пространстве. Рваные джинсы на героях.
— ДЛЯ НАЧАЛА — Я ГОВОРЮ — Я — НА СТОЛЕ БЫЛО КРАСНОЕ...
< Шурикова песня — «ТЕМА ИЗВЕСТНА — БУТЫЛКА КРАСНОГО ВИНА..»>
< Пьют.. Беседуют о книгах в доме Наташи. Пьют молдавское каберне. Бутылка русской водки стоит рядом. >
А.: Все.. должно быть настоящим!.. /открывая бутылку/
П.: Все — умр-рет, останется — Искусство !..
А.: Искусство твое умрет, а всякие там тени — ха!..
< Пьют.. >
П.: ЗА ОТКРЫТЫЕ ГЛАЗА !..
А.: За нас, за четких !
< Пьют.. >
< Пьют. Телевизор: дядя Беня-негр по кликухе «Анкл Бэнтс» открывает бутылку: «Русская водка — неизменно превосходный результат!». Реклама сменяется действительностью: на экране — знакомые кадры: танки у таблички с именем на незнакомом языке, записанном знакомыми буквами, террористы, курс доллара, брошенные заводы, взорванные поезда, разрушенные мосты..
Террористы захватили маленький город на юге России и взяли все население в заложники. >
П.: Она.. ушла.
А.: И что?
П.: Как — что?
А.: От меня четыре ушли — не горюю.
П.: А.. пьешь зачем?
А.: А ты не знаешь?
П.: Знаю.
А.: Так пей.
П.: Пью.
А.: Ваше здоровье!
П.: Ваше здоровье!
< Пьют.. >
П.: У нее аромат хлеба и цвет горной реки.
А.: И добрый дух ветра..
— Хороша!
< Пьют.. >
[Рваная цветная пленка. Отрывок второй .. ]
А.: Шут их знает. Есть, наверное. Но — свое, до глубины души в пятках. Понимаешь ?
П.: Растолкуй.
А.: Наливай!
< Пьют.. Алкоголик заваривает чай — две пачки чая на ковш кипятка. >
П.: Вот Фидель.. Казармы Монкада штурмом брал. И Че Гевара. Они же с детьми не воевали ?
А.: Они чуваки хорошие. Четкие такие.. Я же сам террористом хотел быть. Стать, то есть.. <Пьет.> Ё-моё! Девятнадцать человек, ночью, с яхты — на целую Кубу! Таких чувачков сейчас — нет.. Ты это, как его, насчет того, за того, что бы — как ?.. < С бутылкой в руке .. >
П.: Да ну тебя!
А.: Да ну меня! А для тех, для духов, песенка спета.
П.: А почему — спета?
А.: А потому что террорист — категория духовная.
< Пьют.. >
А.: Ты знаешь, я же сам за Революцию.
< Пьют.. >
П.: Знаю.. Ну, духовная, дальше что?
А.: А дальше — будет. Хотя уже пришел. Полный причем.
< Пьют молча, прихлебывая водку горячей заваркой. Закусывают. >
П.: Знаешь, духовность — она в подвиге..
А.: Хорошо сказал!
< Пьют.. >
П.: Знаешь, они же все время рядом.. эх! Знаешь, многие в душе им сочувствуют! Отсюда и пути силы, войны.. Что-то есть загадочное — в террористе, бандите, гопнике.
А.: Давай же выпьем, ибо.. И все равно, все равно, все равно — козлы!
П.: За мир между всеми!
А.: А плохо, ё-моё ! ЭВАН !..
П.: ЭВОЕ !..
< Пьют.. >
[Рваная цветная пленка. Отрывок третий .. ]
[ Поэт спрашивает Алкоголика о войне.]
А.:
— ВСЕ РАВНО ВАЖНО, ЗА ЧТО ТЫ СРАЖАЕШЬСЯ. «НА ЭТОЙ УЛИЦЕ НЕТ ФОНАРЕЙ..» Я ДУМАЮ, ЧТО ГОРЦЫ ТУТ НЕ ПРАВЫ.. И ПУСТЬ ЖЕ НАШИМ БУДЕТ .. ХОРОШО !..
П.: Эх!..
А.: Я ДУМАЮ, ПРАВДА НЕ НА ЭТОЙ ВОЙНЕ.. НАСТОЯЩАЯ ВОЙНА — НА БАЛКАНАХ. ТАМ, ГДЕ ДУХ ЦАРЬГРАДА ГОРДЫЙ.. ЭХ!
П.: Эх! Давай.. ЧТОБЫ ВСЕ БЫЛО.. КАК СТОИТ БЫТЬ.
А.: Ну, и по маленькой, по беленькой, подернем, сама пойдет..
ЭХ!
П.: Ты — залюбись!
А.: И ты, друг, залюбись!..
П.: И я, Брут, залюбись..
А.: И ты, Брут..
П.: Эх!..
< Еще пьют. >
[Рваная кинопленка. Отрывок четвертый .. ]
П.: Нет, серьезно ?
А.: А серьезно — так... а причины были. Не верил, что иначе можно. Большие причины. А бомбу сам делал, с радиоуправлением и взрывателем от лампочки..
П.: «От лампочки» — это хорошо! Это четко — взрыватель «от лампочки».. Да ты на меня не это, не того, я сам такой был.
А.: Стекло пилкой для когтей отпиливаешь, а нить накала оставляешь. Получается запал — на воздухе нить при включении вспыхивает. Аммиачная селитра и сера — в хозяйственном магазине, угольный порошок — в любой кочегарке. Вот тебе и черный порох! А у меня еще и крошка тротиловая была — с гранитного карьера натырил, смешиваешь — так шебабахнет!
П.: Я сам подобные вещи любил. Марганцовки добавить можно.
А.: Не, марганцовку лучше в термит добавлять. Я и напалм умею делать, и минометы из водопроводных труб.
П.: Грема Грина начитался?
А.: Отец научил меня Грина читать. Оба Грина хороши — что наш, что этот.
П.: Выпьем !
< Пьют.. >
П.: Мы оба.. любим Революцию.. последним блеском глаз и водки..
А.: Кстати, о водке !.. Хочешь водки ?
П.: Хочу!
< Наливают, пьют водку. >
— Давай еще !
< Пьют еще. >
[Рваная цветная пленка. Пятый..]
< Пьют.. >
А.: А жалко все-таки.
П.: Жалко.
А.: Наливай..
< Пьют, закусывают соленым огурцом. >
А.: Последний..
П.: У меня в сумке хлеб черный был..
А.: Сбегай в прихожую за сумкой, а я пока налью.
< Поэт бежит в прихожую за хлебом, сумку с «Екатериной» и «Золотым кольцом» оставляет, а тащит лишь мешок с хлебом; в это время Алкоголик наливает, потом думает, потом пьет свою и наливает снова. Приходит Поэт, пьют. Гасят почти все электричество, зажигают свечу. >
П.: За Любовь !
А.: За Любовь !
< Пьют за Любовь..>
П.: Я еще от этого тащусь, Тома Уэйтса. У него песни так классно называются — «Самый заурядный алкоголик», «Парень, налакавшийся джина», «По соседству с тобой»..
А.: Хорошие песни !..
< Пьют за Тома Уэйтса. >
П.: Она ушла к тому, кто ходит в горы с кучей рюкзаков и снаряги. А
я не хожу.
А.: Ты ?
П.: Я ?
А.: Крым, Кавказ, Памир ? ( с легкой иронией.. )
П.: ШЕЛ БЫ ТЫ !.. Свои горы — у нас, четких, свои — рядом, и без всякой снаряги — как к людям — приходишь к ним в гости. Черствая ты душа! Шел — и все.
А.: А с ней ?
П.: С ней — нет.
А.: Ну и дурак !
П.: Зарежу ! /тихо/
А.: Шш, давай лучше выпьем !.
П.: Давай !
< Пьют. >
П.: Мне ее жалко было. У нее когда-то мальчик с Волчихи сорвался.
А.: А ты сам на Волчихе был?
П.: Нет.
А.: А ты сходи.
П.: Схожу. Я больше по нашим — Липовая, Ежовая, Высокая, Лысая, Дыроватик..
А.: Ты еще про Медведь-Камень расскажи.
П.: Медведь-Камень.. Я еще на Долгой был.
А.: Долгая да Высокая — это что, горы, что ли? Медведь-Камень — это разве гора? Там же легкий подъем есть..
П.: 280 метров от реки, тьфу, от моря, 82 метра от реки, из них метров 15–20 — осыпи, а выше — скала. И на Петра Гронского был.
< Пьют. >
П.: На каждую гору легкий подъем есть.
< Пьют. >
П.: Хочешь легенду?
А.: Валяй!..
[Кусок шестой .. ]
( Образ сквозь образ..)
П.: Петр Гронский — революционер, социал-демократ, боевик и начальник дружины — готовил боевиков на этих скалах : учил стрелять из револьвера. Были у них такие револьверы — «Бульдог», «Медведь», «Смит-и-Вессон».. Однажды вечером сидел он у костра — в том месте, где сейчас летний лагерь альпинистов из Лестеха, тот, что за горой, а не со стороны железки. Места там были тогда глухие, дач не стояло, а до станции, где жили староверы, километров, или, по-старому, верст десять с гаком. Только что дождь прошел, вылезло вечернее солнце и осветило с запада скалы, и тайгу, и облака, такими предзакатными, чистыми лучами. Был он из рабочих, к железу относился
с любовью — сидел и чистил свой револьвер «Медведь», выигранный однажды в тысячу у известного бандита Рельсы в притоне на Верхнем заводе вблизи Катеринска.
Тут перед ним как из ничего появился старик в белом и сказал: «Уходите немедленно. Смерть близка. Места эти священные, шаманские, и на юг — до Мотаихи, до Чертова Городища — тоже. Не удивляйся, что я ваш язык знаю; мне все языки ведомы. Смотри: вот камни, вот роса, вот лучи солнца; это моя, это ваша дорога. Она древняя, хорошие люди, великаны, построили ее из кожи того
змея, что лежит под горой — теперь таких людей нет, и змеи такие тоже перевелись. Оружие ваше оставьте — оно оскорбляет духов. Духи и наслали на вас смерть, и если вы не уйдет, плохо будет».
Сказал — и растаял в воздухе.
Рассказал Петр Гронский это товарищам, но никто из них не видел старика; и решили они, что шутит он с недопоя. И выпили беленькой, и легли спать.
Наутро вылез Петр Гронский до ветру, подошел к скале, и глядь: а по дороге — полиция, да жандармы. Товарищи его все спят, а побежать будить нельзя — увидят и подстрелят. Залег он тогда за скалой, вытащил патроны и «Медведя» из кармана брюк, и начал отстреливаться. И было у него девятнадцать патронов.
А.: Давай.. это.. дальше говори, хорошо идет-то..
П.: Да куда уж лучше-то. Первым выстрелом он разнес первому жандарму голову вдрызг, и жандармы залегли. Услышав выстрелы и крики, товарищи Петра повыбегали из шалаша и были убиты полицией. Полицейский со станции показал дорогу и обошел со своими Петра сзади, но Петр засек его и смылся в расщелину. Его ранили в левое плечо. Расщелина шла через всю скалу, и Петр хотел спрыгнуть с другой стороны, но было высоко, метров пятнадцать. Рядом свистели пули. Под пулями он полез вверх, на скалы. Ранили его еще раза два в спину, рубаха его бела вся закровянилась и стала темной тяжело-красной.
Влез он на скалу и пошел — по скалам — с одной на другую — все выше и выше. Рубаху стянул с себя и нес, как красный флаг, над головой, растянув руками. А рядом цокали пули. Застлало ему глаза кровью, а может, подстрелили его — только дошел он до края пропасти, покачнулся — и упал со скалы.
Говорят, там теперь березка растет.
< Пьют. Алкоголик слушает. >
П.: Ну вот. А когда полиция и жандармы стали спускаться с горы к озеру и железной дороге, покатились из-под деревьев тяжелые камни и подавили почти всех. А кто остался жив — тот видел на деревьях тень не тень, призрак не призрак, а старика в белом — огромного роста.
И иногда, говорят альпинисты, над скалами появляется призрак человека в рабочих штанах и с бело-красной кровавой рубахой-флагом в руках. Бежит он по скалам, перепрыгивая со скалы на скалу, добегает до края одной из самых высоких, кидается вниз с криком и растворяется в воздухе.
И говорят еще, что призрак этого человека с огромным револьвером бродит по окрестным скалкам и зарослям вдоль старой каменной дороги, бегущей по гребню и построенной, по преданию, еще в древнее время вогулами.
А.: Хорошая сказка !.. За сказку !..
П.: Еще хочешь сказку? Про Нарем-Кар, город вогулов, сожженный русскими?
А.: Уже страшно. Не хочу.
< Пьют. >
[Рваная цветная пленка. Луч лампы седьмой .. ]
А.: Петра Гронского там скалы, Семь Братьев, Пихтовка всякая, Каменные Палатки — не в счет все-таки.
П.: Не в счет. А на Ежовой я любил Машу и ее подругу, я не помню, как ее зовут, и Маша находила там маленькие горные беленькие цветочки вроде колокольчиков — она называла их шабо, хотя настоящие шабо растут на равнине..
А.: А с Дыроватика ты упал..
П.: А с Дыроватика я упал в ущелье, и пролетел метров восемь, и не разбился.
А.: И в рюкзаке у тебя был чужой фотоаппарат и термосы всего класса, и ничего не разбилось..
П.: И ничего не разбилось.
А.: И ругали тебя.. Слушай, а почему я все знаю ?
П.: Пьешь много. Со мной. Но редко. Нет, часто. Но много. Но пьешь. Хочешь, расскажу, какая вершина у Ежовой ?
А.: Одна — как лодочка, а другая — как раскрытая книга. И вы лежали втроем в лодочке, и у Маши был купальник черного цвета, а у ее подруги — лилового.
П.: Сколько раз мы пили, старина ?
А.: И до дна, до дна, до дна, до дна !..
< Пьют потихонечку. Глубокая, вообще говоря, ночь. Темень. Открытое окно. Льет дождь-ливень, хлещет ветер.. РОДИТЕЛИ УЕХАЛИ. Крыша едет. Телевизор работает. Дождь'n'ветер треплет, перекручивая, дешевую штору. Отдельные горящие желтым окна. Шурикова песня на стихи Бернса — «ЗАБЫТЬ ЛИ СТАРУЮ ЛЮБОВЬ И НЕ ГРУСТИТЬ О НЕЙ..» Фары во дворе. Пламя свечи и подергивание телевизора сквозь граненый дешевый стакан с водкой. ИГРЫ СВЕТА И СПИРТА — ВЕТРА И ДУХА. >
П.: Ты знаешь, как ее зовут ?
А.: КАТЯ.
П.: Выпьем ?
< Пьют.>
А.: А когда вы с Машей и ее подругой поднимались на Ежовую — вершина выше горнолыжного приюта скрывалась в солнечном тумане — и на Маше.. Маша была в вельветах, а ее подруга — в брюках.
П.: Да. Потом такие штаны стали называться бананами. Нам было по двенадцать-тринадцать лет, все было легко и просто..
Маша кончила пермский ин-яз и живет на севере. Мне нравились ее волосы и ее пуп.
< Алкоголик смотрит на Поэта, потом наливает — пьют .. >
А.: У вас всех уже были волосы.
П.: Пошляк !
А.: Пей !
П.: Сукин сын !
< Пьют.>
[Рваная цветная пленка. Фрагмент восьмой .. ]
П.: А что сегодня ?
А.: Уже четверг.
П.: Я не о том. Вот мадера с вечера была, «Русская», каберне, хлеб ушел почти весь, консервы — ряпушка сибирская, рыба такая. Вот полночь настала — что сегодня пить будем ?
А.: Водку. У меня еще две — лимонная и «Кубанская». Кстати — сегодня не четверг, а сплошной миднайт.
П.: Это ты хорошо сказал.
< Открывают лимонную, пьют.>
П.: Мы говорили на французском, и нам было легко и просто.
А.: А ты «Декамерона» уже тогда читал ?
П.: Нет. Я тогда читал только «Аметту и Фьяметту» и «Кама-Сутру».
А.: А «Дхаммападду» ?
П.: Я о любви, а ты о желтом одеянии..
А.: Ты не достоин желтого одеяния !..
< Пьют.>
П.: А ты знаешь, что не следует вообще пить ?..
А.: «Анапу».
П.: Эт-о точно!..
< Пьют.>
А.: Я «Старку» пил, «Русскую» пил, «Московскую» пил, «Стопку» пил, «Распутина» пил, «Екатерину» пил, «Кубанскую» пил, «Посольскую» пил, «Абсолют» цитроновый пил..
П.: И как ?
А.: «Пшеничная» Челябинского завода хороша !
П.: Угостишь ?
А.: Алкоголик !
< Пьют.>
Петровскую пил Довгань хлебную дерьмо такое пил Бархан израильский лимонный хорошая такая водка пил Асфальт шадринскую пил Арсланова пил Распутина пил Рояль пил Горбачева пил Тагилводку хорошая такая пил что еще? Федорофф пил Бакер виски пахнет хорошо а так — дерьмо
чего только еще не бывает пил
< Пьют.>
П.: Слушай, а они, козлы эти, могли и большой город захватить, а ? Ну, не Москву с Питером, а так, тысяч на пятьсот..
А.: Могли, наверное..
< Пьют.>
П.: Когда.. случились.. известные события, вся армия белых в Краснокатеринске состояла из семи человек, а красных..
А.: Армия!.. У красных тогда никакой народной поддержки не было!.
П.: Я серьезно. Войска-то МВД у них имелись. А нас.. всего осталось семь человек — товарищ Андрей, командир, товарищ Давид, комиссар, и пятеро бойцов национальной гвардии.
А.: Войска бы в вас стрелять не стали, нафиг вы кому нужны. Даже чекистам. И что ты за ерунду мелешь? Ведь власть перешла уже к Президенту, да и ополчение у вас созывалось — эшелоны, десятки, стрелки, номера..
П.: Было. А потом, после победы, когда партию запретили, все начальники наши и командиры боялись мятежа и реставрации. А ополчение — было распущено.
Мы.. потом.. ладно.
А.: Вас бы с вашей политикой, господа.. э-ээ..эх, хорошие! Милиция — за вас, бандиты всякие — за вас, мафия, армия почти вся.. Или ты думаешь, что армия сама в себя должна стрелять?
Клали все и на вас и на этих. Кто еще больший заговорщик, стоит посмотреть..
Хотя они, конечно, больше. Они козлы, да. Все ж по правде было. Аж больно до чертиков.
П.: Это мы допились до чертиков..
< Пьют.>
[Отрывок девятый .. ]
А.: Забивай на все такие стрёмы в будущем.
< Пьют.>
А.: Доблесть сомнительна, славы не будет. Смелость осталась в ночи городской.. Чести.. о чести не стоит и молвить.. — Шпага в крови, и колета в крови. Темное око нутра пистолета.. Белый топор — впереди.
< Пьют. Хорошо так пошло. Хорошо пьют.>
П.: Ты — не — понимаешь. Всемером — удержать власть. В миллионном городе.
А.: Ну и это хорошо, что ли? Муссолини с двумястами всю Италию захватил, не то что Краснокатеринск какой-то.. И что, разве хорошо это? Тоже мне — последние римляне выискались!.. Боэций, да! Помпей!
П.: Стилихон и Аэций!
А.: Лучше про Катю расскажи..
П.: А .. !..(вздыхая)
< Пьют.>
П.: В Южногорске, говорят, танки по улицам катались..
А.: Говорят.. А потом же не воевал?
П.: Друг! Я жалею, что и тогда воевал! Мне, если честно, горько, когда я всю эту фигню вижу. Вот Че Гевара — он за дело воевал, смелый парень был.
А.: За Че Гевара! (шепотом)
П.: За Че Гевара! (громко)
( Пьют за Че Гевара.)
П.: А их, этих подонков, сотня.
А.: Про Катю расскажи.
П.: .. вместе с Катей!..
< Молча наливают, пьют — «за тех, кто в море».>
А.: У тебя душа — пирата или корсара. Может быть, партизана. Такие, как ты, слоняются с автоматом по горам Балкан или джунглям Азии, а потом разочаровываются — и уходят в террористы. Или — редко — в мафию, но там они — долго не живут.
П.: А террористы — живут долго?
< Пауза.>
А.: Террористы вообще не живут.
< Пьют.>
П.: Д-Д-руг-г! Т-Ты п-ррав-да д-думаешь, что я ..бы .. пошел в террористы? В-В б-бан-диты? Это к-классно, н-но т-ты за-блуждаешься! П-Поэтому — выпьем
за т-тебя!..
А.: ЗА ЧЕТКИХ!
< Пьют.>
П.: Хочешь, стихи почитаю?
А.: Н-не хочу. Или нет, хочу. Почитай.
Лучше что-нибудь древнее, но не очень.
П.: Ладно. < Начинает читать стихи.. >
«Черные цветы среди желтых и синих, и белых цветов, и травы, и дыханий далеких растений, зеленых сплетений, чужих обретений, чужих расстояний.. — Автобус уходит по белому кругу, Из белой воды появляется пламя ; Мы, кажется, в душу плевали друг другу,, Но кто-то большой посмеялся над нами.. Отсюда — и дальше — по белой дороге, Найдешь — позабудешь, поймешь — потеряешь.. Цветы ее цвета, цветы-недотроги.. А впрочем — плевать: наливаешь — киряешь..»
А.: А другие молодые поэты про что пишут?
П.: А кто про что. Леша — так про ... эх, какая разница!
А.: Выпьем же за это.
П.: Да, лучше выпьем, да выключим этот телевизор.
А.: А что там?
П.: МТV.. Чувиха поет какая-то, что она такая волшебная, уу-уу..
[ Выключает телевизор. ]
[Отрывок десятый .. ]
А.: Еще почитаешь ?
П.: Почитаю.. Я хотел тебе про негритянскую девушку почитать, но никак вспомнить не могу. Я негритянок в Москве видел. Они красивые.
А.: Голые?
П.: Голых не видел. А ты — пошляк. Женское тело — величайшая ценность, и культурная, и художественная. Весь мир на том стоит.
А.: Стоит! Ты еще свою теорию расскажи — «Женщина как произведение искусства»!
П.: Как произведение искусства.. ЕСЛИ СМОТРЕТЬ НА НЕЕ СКВОЗЬ ОСЕННЕЕ СОЛНЦЕ.. Чего ты такой сегодня, а?
А.: Васька хх.. вчера был. Я говорю ему — натурально — говорю — зачем ты пьешь? жена любимая, и любящая, сын — а он мне .. знаешь, что ответил?
П.: Я это.. лучше выпью за тебя!.. /рассмеялся/
А.: КОЗЕЛ !
< Пьют.>
А.: Васька рассказал мне древнерусскую повесть.. как бражник в рай пришел. Хороша, а?
П.: Эх! Давай еще плеснем-потянем.. Пустили бражника-то?
А.: Эх!..
( П ь ю т. Бутылка лимонной кончается, допивают, открывают бутылку «Кубанской» .. ЕЕ МОЖНО ПИТЬ НЕ ПЬЯНЕЯ, КАК ВОДУ, ВОДКА — ТАКАЯ ВОДА.. Падает свечка, чуть не начинается пожар, но его гасят. В свете новой свечи — живописнейшая обстановка: свежевыпитые бутылки. ПУСТЫЕ, КАК ТЫ — ИЛИ КАКИМ ТЫ ХОЧЕШЬ КАЗАТЬСЯ. И почему — не мое дело. )
А.: Хэм добрый.. А этот, который, — козел.
П.: Козел, хотя хороший человек — смелый.
А.: Что за горцев заступается? — Или что за нас не заступается?
П.: Что не боится правду говорить..
А.: Половину правды..
П.: Без ножа режешь.. ха! Но мы о нем знаем только из газет и телевизора. Ящик, он — туда-сюда, а пресса — она и есть пресса.
— ПРАВДЫ НЕТ.
— И НЕ БУДЕТ.
— ТАК ВЫПЬЕМ ЖЕ ЗА ЭТО!
— НАЛИВАЙ!
< Пьют. >
[Отрывок одиннадцатый .. ]
КОГДА ВЫРУБАЕШЬСЯ, ПРИХОДИТ КАРТИНА: Главный Проспект, Площадь Труда. Крест, надпись: на этом месте стоял храм великомученицы Катерины — небесной покровительницы Города. Акация, фонтаны, дети, фотографы с цветными мишками и тиграми и только за плату. Солнечный летний день.. Потом приходит розовое, как мир, перевернутый через левый верхний.. И ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ ОБРАТНО..
И КРЫША ЕДЕТ НА СОБАКАХ В СТОРОНУ СЕВЕРО-ЗАПАДА.
ЕСЛИ СМОТРЕТЬ СКВОЗЬ НЕЕ НА ОCЕННЕЕ СОЛНЦЕ..
« Если ты припомнишь то, что вчера Херес лился в глотку почти кипятком.. Кабачки — какая-то все же икра, Не игра, а игры — ты с ними знаком — Тигры — с разноцветным платком. Музыка чужих нерассказанных стран.. Не доказано, что рассвету виной Пятый грязно-серый океан Серо-грязно-синею спиной.. Иной — ей — остаться одной. Завтра ты войдешь под искусственный свод Неба, и бетона, и серых камней.. Все равно — контора ли это, завод, — Тени льются в тени в течении дней.. Может.. Может, вспомнишь, о ней ?..»
ЕСЛИ СМОТРЕТЬ СКВОЗЬ НЕЕ НА ОCЕННЕЕ СОЛНЦЕ..
Камера возвращается от случайной девушки на проспекте в Настоящее. Герои продолжают пить.
А.: Он, понимаешь, п-приносит с-свой нар-од в жер-тву н-некоторым и..и-деа--лам з-за-зап-падной ц-цив-ци-вилизац-ции.
П.: П-пьянь! З-за-зап-падной ц-ци-цивили-за-ции! От м-меня н-научился!
А.: К-который год пьем-м?
П.: Тысяча девятьсот семнадцатый!
А.: М-мы нин-дзи — так долго пить!
П.: Это ты хорошо сказал!
А.: И Президент — ка-зёлл!
П.: И министр обороны казёлл!
А.: И внутренних дел — ка-зёлл!
П.: И я к-козёлл.
А.: И ты козел, и я козел. Как сказал.. один хороший чувачок в песне.. десятилетней давности — «Козлы!» П-песня такая у него есть.
П.: Хорошая песня.
А.: В-ваше здоровье!
П.: Ваше з-доровье!
Пьют. Бесятся. На подоконнике появляется дух Шурика Другова и дух гитары. И дух Шуриковой песни про маленькую тумбочку с длинными ножками.. И периодически появляются и исчезают духи винных бутылок.
А.: Ты — ты четкий.. Ты.. миру открыт. В.. этом.. — в-великая фи-ло-со-фи-чес-ка-я суть! Во! Ты же ..еще с многого сумеешь затащиться!
< Алкоголик наливает — пьют.. >
[Рваная цветная пленка. Двенадцатый .. ]
А.: Н-на М-Мотаихе, К-Котле, Ч-Чернижной?
П.: Нет.
А.: На Пупе и Лапе?
П.: Н-нет. Т-там, говорят, камешки есть, п-пироп, гранат т-такой.
А.: Е-есть..
< Пьют.>
П.: Я ни на Шунуте не был, ни на Сабле! /сы-ыр-улыбка, пьют/
А.: А я в-все в лед хочу. Чтобы снег и л-лед были — л-летом. На П-Поляр-ном, г-говорят, есть ледники?
П.: Есть. И — знаешь, иногда мне кажется, что пить гораздо лучше, чем писать стихи. И — чем ч-читать. Для души лучше, для духа. Чище к-как-то.
А иногда — наоборот!
< Пьют.>
А.: П-прочти что-нибудь..
П.: Я исписался. Я бездарен. Я козел.
А.: Ты к.. к-козел.
< Пьют, молчаливо с этим соглашаясь.>
П.: Ты.. вот как думаешь.. по жи-зни.. такие, как я — людям нужны — или нет?
А.: А нафиг пошел — или нет?
— ПОШЕЛ ТЫ!..
— ПОШЕЛ ТЫ!..
< Пьют..>
П.: Хочешь.. сымпровизируем? Я — старый аранжировщик.
А.: За.. это! Выпей — и .. сымпровизируй один, а?
< Пьют..>
« Рэг тайм — Уве се ли тель Твой, Просто — У c по кои тель Твой.. Он как мышка живой, он живет головой, Ни о чем никогда не вой — Ни о чем никогда не вой! »
< Цветные тени живущих блюзов..>
А.: Расхренов ты сын..
П.: Сам ты расчертов сын. Слушай:
« АFТER MY РOEMS, АFТER MY LIFE.. ГРАФФИТИ ХЕРА НА СТЕНАХ БОЛЬНИЦЫ.. РВАТЬ ДВЕРИ И ЩЕЛИ, КАК ЗАПАДНЫЙ ДРАЙВ РВЕТ КОЖУ И НЕРВЫ ВОКЗАЛЬНОЙ ЦАРИЦЫ. ТРИ ГОРОДА ЛЬЮТСЯ НА ПЛОЩАДЬ — И ВНИЗ, ИЗ ПРОШЛОГО ЛУЧ ОСВЕЩАЕТ НЕМНОГИХ: ГЛЕНН МИЛЛЕР, ДЖОН ЛЕННОН, БУТЫЛКА, ЛЕНД-ЛИЗ И БИТ УЛЕТЕВШЕЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ.. И тень кораблей на поверхности дней, И НАТО, как море, сквозь щель перископа, И тысячи атомных рыжих коней Врываются в чрево твое, о Европа, И твой приговор на подземной стене: — ПОБЕДА! ПОБЕДА! — В ПОСЛЕДНЕЙ ВОЙНЕ! »
А.: Сонет?
П.: И «К-Кубанская» в-водка..
А.: Ты т-так н-не л-любиш-шь в-все зап-падное..
П.: Я в-все л-люблю. Я Л-ЛЮБЛЮ ЖИТЬ!.. Я водку л-любллю.
А.: Ты к-козел.
П.: (Крича радостно.) Я K-КОЗЁЛ! К-КОЗЁЛЛ! К-КОЗЁЛЛ! КОЗ-ЗЁЛЛ! К-к-оо-зз-э-ё-э-лл! (Падает, блюет, засыпает приблизительно в луже..)
Алкоголик наливает, включает кассетный магнитофон и слушает Дж.Моррисона. Закуривает, допив остаток водки, и засыпает, валится вниз. Со стола падает свеча — уже во второй раз. Начинается пожар. Уже почти совсем рассвело. Кончается песня — «WHEN THE MUSIC OVER». Много дыма, огонь. Алкоголик просыпается и тащит поэта на балкон. Третий этаж, но внизу стоит автомашина с мешками. Алкоголик швыряет поэта вниз через перила, а потом прыгает сам. Много крови и мелких ушибов, но в целом — живы.
Квартира Алкоголика вся в огне.
Выбираются из кузова машины. Алкоголик кладет Поэта на скамью в глубине двора. Сам в изнеможении падает рядом и засыпает. Потом отползает под куст.
Поэт просыпается и, не найдя глазами Алкоголика, уходит вглубь дворов.
Поздний вечер. Жилище Поэта. Сигаретный дым, перед Поэтом стакан русской водки. На окне сидит дух Шурика Другова и поет песню про шесть серебристых струн одиночества.
Вершина горы. Скалы; острые камни гребня. Алкоголик глазеет на облачное серое сочащееся небо и цветные дымы ближайших городов, на блестящую ленту реки и серую — Московского тракта, бегущие на запад, потом спускается —
— по направлению к трассе.
На востоке в тумане виднеется Краснокатеринск.
Конец.
[Отрывок тринадцатый]
Wodka на съемках должна быть настоящей. Перевод из «Нирваны» у Юрика Демченко есть на самом деле. Шурик Другов классный. В Краснокатеринске — можно жить.
17 февраля. В рок-центре «Пески Египта» группа «Мистер Твистер» — рокабилли..
22, 23, 24 апреля — Международный Фестиваль Джаза, 24 апреля джем-сейшн.
29 апреля. Клуб «Ключъ». Камерный концерт группы «Передоз».. Стрёмный Хэн /гитара, вокал/, Стрёмная АУ /флейта/, Майк Решетников /бас/, Блэкки — ударные..
Дом Художника. С 19 апреля по 7 мая. Triumviratus Riphaeus. Хреновая выставка.
Институт международных связей. Немецкий культурный центр имени Гете.
Эрнст Барлах.
Литографии, гравюра на дереве.
28 апреля. Группа «Baumans». ДК ИНХа. Рок'н'ролл и ритм'н'блюз.
Поэтический конкурс в клубе «Ключъ» — до 1-го июня каждые понедельник, среду, воскресенье — с 15 до 19, финал — 11 июня, на Сурикова, 31..
Схема расположения панков на Станции Вольных Почт — семь лет назад. Рисунок Байты. Отпечаток руки Байты. Байта жила там. Рисунок смыт водкой.
4 июня. Рок-центр «Пески Египта». Группа «Преисподняя» представляет группы Deatch, CreatMusic, Ex Mortes; в концерте примут участие гости из Санкт-Петербурга — легендарная группа «Фронт», независимая команда «Кома», а также краснокатеринские группы «Сегодня» и «Катцер»..
Frank Williams. Выставка произведений — скульптура и графика..
Музей Вообразительных Искусств.. Выставка «НАГОТА»..
РАССКАЖИ, КАК НА ДОРОГЕ К ПЕТЕРБУРГУ И МОСКВЕ
Скорость и Ветер..
Алкоголик вырывает лист из старой записной книжки, складывает самолетиком и швыряет в окно попутной машины. Поток ветра кувыркает белый кораблик воздуха в горизонте фар и осенней грязи..
«ПРОГРАММА ФЕСТИВАЛЯ РИФЕЙ-РОК'94:
АрфаПутч, Рок-Центр
Бит, “Пески Египта”
Блэк Джек,
Веселые бомбардировщики,
В.В.С.,
Восточная компания, Краснокатеринск,
Деревянное сердце, ул. Первомайская,
Инсаров, д. 73.
Русская Зима+,
Киты /Южногорск/, ГОСТИ ИЗ МОСКВЫ —
Коновалофф,
Л.Б. /Украина/, — ГРУППА “КРЕМАТОРИЙ”..
Макс Ильин,
Овод /г. Холодная Вода/,
Птица Зу,
Эйст Тьюб..»
Эти заметки, рожденные духом и временем, оборванными надеждами струн и разочарованной жизнью — остаются пятнышком белой бумаги, тенью самолетика — в грязи, в облетевших кустах западнее Казани, и небо, набравшееся синевы Волги, смотрит и даже глазеет, как брызги грязи — из-под колес грузовиков — захлестывают ноту, оборванный звук, безнадежное сердце.
ЕЩЕ САМОЛЕТИК..
Путешествовать по осенней теплой Москве в дождь. От Речного Порта на автобусе уехать в Химки — город с московскими телефонами. Дождаться краешка дождя под желтыми тополями — где Ленинградское шоссе пересекает вечер, войти в дом и позвонить в дверь..
ЧЕТЫРЕ ЗВОНКА.
СИРЕHЕВО-СЕРОЕ HУТРО ПРИХОЖЕЙ.
ПЛАЩИ И ШЛЯПЫ. ЛЫЖИ. ШТОРМОВКА. САПОГИ.
ПУСТАЯ ПОЙВА.
ЗДРАВСТВУЙТЕ!
— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Простите, я не знаю, кто Вы.. С кем имею честь беседовать?
— Я от Никанора.
— Имя?
— Прынцип.
— Фердинанд. Живео Сербия!
— Братан!
— Живео Сербия!
— Братушка! Блин! Ёлы-палы! —
а через двадцать дней в его стрелковой ячейке ахнет натовская авиабомба, — уйдет с разведгруппой в дальний вражеский тыл — в Германию, белую сказку, выдавая себя за хорватского туриста. Несколько банков в Германии потеряют некоторые суммы в результате дерзких ограблений, но до причин в ближайшие несколько лет все равно вряд ли кто сможет докопаться. Что поделать! война требует жертв, и денежных тоже, это кровь ее, ее сок и хлеб, и если в небе Вашего Города появляется черный самолет — радуйтесь: вы богач — или богачка. Вас, по крайней мере, считают за таких люди, которые никогда! — никогда! — не ошибаются.
Проще подделывать чеки больших магазинов, чем печатать деньги; проще вскрыть банкомат, чем врываться в светлое теплое помещение с охраной; а дом в решетке вентиляционной шахты подземки.
Оказаться живым, а теперь — через большой город, в котором уже трамвай — две недели как, и вагоны серого цвета, а по ночам в них не зажигают лампочек, чтобы не стать мишенью для гранатометчиков-партизан в окраинах города цвета жженой звезды, поросшей бурьяном. Город переходит в городки, и это уже История — маленькими городками.
Тут черная вода струится по еще теплой темно-серой земле из водопровода, разбитого в прошлом месяце мусульманскими минами, мимо листьев — и на юге желтых, как твоя кожа — и жухлой травы, мимо кирпичных беленых домиков и сгоревшего бетонного клуба, мимо перевернутого танка в канаве — пока не падает у глиняной скалы в безымянную речку. На юге подымаются дымы, столбы пыли, тут же тихо-тихо — разве только самолет сверкнет на плавленом солнце серым алюминиевым крылом, уходя к югу, наполняя небо шлейфом керосина.
Все прошлое там, а высокая стройная женщина лет двадцати семи с высохшей грудью и редкой сединой в черных волосах каждый день ждет письма с международным штемпелем и готическими рисунками..
Как в далекой древности, в маленький город на юге Хорватии приходили письма, где женский красивый почерк, нежные слова и латиница скрывали нечто — чертежами, планами, кириллицей, молоком, симпатическими чернилами. Как-то они переходили линию фронта.. нагрей письмо, и белые молочные буквы появятся из.
По крупицам сведений, по хрупким наметкам, по следу разведгруппы в Германию из Боснии ушли террористы.
Стихи Поэта /фрагмент/:
«Пусть день пройдет, листьями опадет.. Так же и мы пройдем — — листьями опадем. Бежать по траве и шуршать, Эхом пряным дышать, Гарь, разноцветие, паль.. Из Желтого Города — в даль..»
_____________
Из письма Поэта Другу:
« ..Одностишие — потому что — кратко. Город бешеный, краски дикие, скорость света. Миг короче дома, падаешь в метро, бескрылье. Москва большая, стрела самолета пересекает, час лета от руки до звуков. Жить —
— можно не успеть.
Нет сложного джаза, есть рок'н'ролл.
Цвет мяты, запах мяты, голос мяты, эхо мяты..
Сонет — длинная формула, метла, бум, железо, скорость звезды; луч, руки, луч, шаманы; нет сонета, есть одностишие. Из Москвы пришла к нам эта форма и убегает из рук. Скольжение из, сейчас, а миг уйдет.
Любовь Ловите Ветер ..»
_____________
Я нашел девушку, которая могла бы сыграть роль Кати в этом фильме. Ее зовут Алена, она кореянка, и старше Кати, и непохожа на; но в ней есть то, что есть, и она может это.
Я расскажу Сереже о ней.
_____________
Из Синей Тетрадки /после сценария, наброски к фильму; стихи Поэта/:
« чтобы было плохо а не хуже
лужи снег водопровод
растаял
ЭТО СКРЫТО ГДЕ-ТО ЕЩЕ ГЛУБЖЕ
я
залаял.
ПАЛЬЧИКИ В ГЛАЗА ПЯТИЭТАЖЕК..
Хорошо, когда все ненадежно.
Электричка
улетает
даже
умереть как ветер — осторожно.
ОСТОРОЖНО!
МОЛНИЯ ЗАРЫТА!
Расстегни ей руки и ширинку.
И т р а м в а й
в р е з а е т с я
в к о р ы т о
Люди льдинки ручки глазки льдинки..»
_____________
Там, по сценарию, Поэт уезжает учиться из Краснокатеринска в Англию; много лет спустя Поэт и Алкоголик должны вроде как встретиться в Краснокатеринске, но — за Алкоголиком тянется слава международного террориста, в а/п Краснокатеринска его встречают контрразведчики из той школы, что на окраине города, рядом свалка и скотомогильник-трупохранилище, и Гнилая Речка; завязывается перестрелка; и Алкоголик гибнет в результате пожара в самолете — вместе с половиной пассажиров и стюардессами этого аэробуса, Ил-96, Москва–Краснокатеринск, кто-то стуканул; вот и попытались взять, а не вышло.
Последнее, что он видит в огне — мама, одиночные стрелковые ячейки у дороги и разбитый дом, стрелка указателя — Сански Мост; он встает из ячейки, пылище, поднимается медленно и идет за угол дома, отлить, нет никаких снайперов, рев самолета, вспышка из-за, угол дома рассыпается, его откапывают из развалин, говорят, в твою ячейку, снайперов нет, женщина в Баня Лука, мама, женщина в Баня Лука, ее ноги, залитые водкой и семенем его и его друга, мама, женщина в Баня Лука, его любимая женщина, он гладит ее тощую, а сейчас — упругую, податливую в руке, грудь, целует соски, грудь, целует волосы, его друг гладит ее пупок, живот в пулевых шрамах, волосы ниже, красное сокровище, бедра, полушария, анус, проникает в анус пальцем, проникает вглубь, целует вход, проникает, изливается, а он поливает ее водкой, потом они меняются, он в очередной раз изливает себя в ее лоно, лоно и анус, анус и лоно, лоно, лоно, а друг целует ее, и она берет у него, у друга, как у него брала, а он спускает, а они ее измазали кабачковой самодельной икрой и облизывали, а он спускает в нее, и они не предохраняются — война, а он, он, мама, он ее любит, и друг тоже, и не делить же им, я всех люблю, все должны жить, я больше никого не хочу убивать, мама, Мостер в огне, мама
_____________
Англичане как-то узнают о связи Поэта и Алкоголика, и больше его не пустят, визу аннулируют, более того, наши отберут у Поэта загранпаспорт и возьмут подписку о невыезде, а телефон будет подключаться к машинке всякий раз, когда автоматика обнаружит в беседе интересное, а Катя его больше любить не будет, и он пойдет по богеме, новая девушка каждый день, какие-то гомосексуалисты, от которых едва отвертелся, и т. д., и т. п., пока сифилис не остановит его.
Такой вот сценарий, к нему был еще видеоряд и музыка-рыба, без слов, записанная на «BASF'овскую» хромовскую
Параллели какие.. (Алеша В. в Англии, но у него там все хорошо, прекрасная девушка-израильтянка, свободно говорящая и на русском, и на английском, и ан франсэ, десять тысяч фунтов и комната в общаге, кролики под окном, поездки по Европе от Эссекского Универа, паб по вечерам; честно скажу, в моей душе долгое время жила какая-то смешная обида, когда он так вот взял и уехал туда..)
Лето тысяча девятьсот девяносто волшебного года.
Виталина бросила наш Универ и уехала в Москву — поступать в Лит.
(Август, пятилетие переворота: поступила — на семинар к Рейну!)
Гааб и второй Сережка — на практике в Питере, первый Сережка болеет, пробкой от «Ля Рошели» он зашиб глаз, надо же — «У ГОСПОДИНА АРАМИСА — КОНТУЗИЯ!», а я сидел дома, играл с сыном и разрывался от любви к двум женщинам — своей жене Жене и своей старой московской подруге Оле, безнадежно влюбленной в первого Сережку, это ужасно — жить с двумя любимыми женщинами сразу же — в одном доме, а они донимали меня разговорами о современной литературе <...>
<...>
К концу июля мне это все надоело и я вышел на работу — вчера — где есть компьютер и где — тайком от начальства — можно работать — не электронные приборы создавать, а книги, выплескивать душу на бумагу и магнитный носитель. Сережка этим летом пытался, по-моему, чуть ли не сбежать от Оли; а она его просто любит; она приехала — а он в лес, на две недели; и что же? — в первый же день — на свадьбу к другу — и пробка первой же бутылки — рикошетом — в глаз!
В этом есть что-то высшее; прямо — дао, провидение; я глубоко убежден, что Бог есть и за все мои грехи — и наши — мне — и всем нам — придется расплачиваться, и может быть — «имеющий глаза да увидит!» — еще при жизни.
Просто поцелуй чужой женщины — грех, конечно! — кажется мне меньшим грехом, чем убийство, например, и чем самоубийство тоже — почему и живу. <...>
__
Какие же мы к черту четкие, мы совершенно не тянем на это понятие!..
Я среди всех нас самый противный козел!
_____________
Оля, мое романтическое безумие, кареволосая москвичка, химфак МГУ, один курс с поэтом Станиславом (Юрой) Львовским. («Львовский — это тоже неправда» — Оля), красный диплом, аспирантура, учитель химии — неорганики и органики — в средней школе с гимназическим уклоном — в классах для трудных подростков. Московское Товарищество Молодых Литераторов «Вавилон», Союз Молодых Литераторов России «Вавилон», семинар Сергея Гандлевского в Российском Открытом Университете, Второй Фестиваль Молодой Поэзии России (22-24 апреля 1994 г., Москва), «вавилонские» вечера дома у критика Дмитрия Кузьмина, Мифологическая Школа (Екатеринбург). Лирик. Живет в Москве, на юге города, на Фруктовой улице (это бывший рабочий поселок ЗИЛа). Ближайшая станция метро — «Нахимовский проспект». Мыши, море и ветер, красное вино, сильные поступки в духе декабристов, лес и железная дорога — сквозь Россию.. От ее писем и просто присутствия бьет нервная дрожь, ее настроение меняется часто, как ветер. («Вычеркни это, а то они подумают еще, что я сумасшедшая дама из Литинститута», — Оля ).
Далекое дальнее прошедшее прошлое: средняя школа № 57; на ее штормовке — эмблема с номером школы (в 26-й английской школе Оля учиться скоро надоело, это правильно, среди снобов). Брат Ленька, студент-геолог и разгильдяй; однажды просто так поехал в Польшу, к Папе Римскому.
Один из любимых современных поэтов — А. Величанский; для О. З. (это ее мистическое имя) Величанский (его мало кто знает, но это действительно очень хороший поэт) — выдающийся, если не лучший, мастер лирической композиции — развертывающейся вдоль по книге. /Хороший пример — книги А. В. «Вплоть» и «Помолвка»/. Черт возьми, еще много разных поэтов! — от хорошо известных, до еще многими незнаемых, от Мандельштама до Марии Петровых; Тарковский, Пастернак, да мало ли!.. Тот же Михаил Еремин, например..
Величанский и мне теперь очень сильно нравится; эта краткость и ритм — как волна; Митя Кузьмин, наш с Алешей литературный босс, забыл, что хотел сказать, что Митя считает ритм в поэзии главным ее отличительным признаком; Величанский глубокий многозначительный чувственный; слова у меня пошлые, а Величанский очень хороший, с тонкой душой; говорят, он — автор стихов (текста) песни «Под музыку Вивальди» — которую поют Никитины; вы знаете, да?
Мои последние стихи тянутся к Величанскому; вот мастер; Рейн — не мастер; Рейн, читающий курс мастерства в Лите и ведущий там семинар — НЕ МАСТЕР!; Кушнер с Бродским — Мастера; но они — петербуржцы; а Величанский — москвич; а Москва настолько же более страстная, чем Питер, насколько Питер — глубже.
Москва — танец безумия, Петербург — праздник моря.
Величанский любил море, до безумия, как я; как Кушнер — «Бессонное, шуми, подкрадывайся, бей!..»; Мандельштам любил море — правда, Черное; они, вообще говоря, счастливее меня — я видел море всего дважды — в Петербурге — Маркизову лужу — до Кронштадтской дамбы! — и в Выборге — шхеры! — там вода голубая и серая, почти пресная; нигде нет открытой воды, водяного горизонта; а вот на Ладоге — он есть, сливается Ладога с небом, и все.
Любимый прозаик — Генри Миллер («Тропик Козерога», «Черная весна»). («Неправда, любимых прозаиков у меня нет, вычеркни это», — Оля). Еще: Фаулз («Коллекционер», «Волхв»). Еще Пастернак: Оля читала нам с Женей по ночам любимые главы из «Доктора Живаго» и стихи оттуда же.
Я плохой прозаик, как и Миллер, с которого они все тащатся — Алеша, Женя, Оля, Саша Гааб, я не могу привести или придумать ни одного живого диалога! ни одной живой сцены! — а Хемингуэй может — а пошли они все! —
— Миллер хорош тем, что, во-первых, влекомость, настоящая, тянется и тянется, и ты ей следуешь, идешь, бежишь, рвешь когти, несешься, летишь, стремишься, как мышь, падаешь, как стрела; во-вторых, настоящим, глубинным пониманием жизни; это не противоречие с Хэмом — это разные ее стороны.
Алеша — что читать может лишь прозу, а писать — поэзию; х..йня-то какая; слова настоящими должны быть — как поступки; а я больше поэзию люблю; я и в кузьминско-митиной анкете так и написал — поэзию, а прозу читаю как-то странно — квадратами, урывками, но я ее тоже очень люблю.
Печаталась: антология «Littera» Поэтико-Философского клуба (Москва, 1993), журнал «Вавилон» № 1 (17) (Москва, 1992). Разряд по шахматам, цвет волос — темно-коричневый, глаз — карий, цветовая гамма одежды — красное на черном, белое на красном, раскаленным летом — светлые тона; белая футболка, серое трико; или легкий летний сарафан, тонкий, как микронная пленка, светло-синий, но цвета яркого; неба такого не бывает.
..вставка февраля-1997 — журнал «Вавилон» № 4 (20) (Москва, 1996).
Потрясающее небо на Веере, где живет Сережка М.; какой д'Артаньян — ё! — такое и небо; там сто стометровых радиомачт задевает за облака, царапает; серой лентой с севера спускается старый Тагильский тракт — северным ветром; старая воинская часть красная, а другие дома — серые; плотные весомые облака на голубом до черноты, до черты, до зелено-розового горизонта заката неба; а сарафан — легкого цвета, прямо прикосновение какое-то, желание из подкорки, свобода полета.
Печаталась в самиздате: в журнале «Арка» (Москва) неоднократно, например, в 1993-м году.
Печаталась в электронной печати: страничка современной русской поэзии в сети Internet в 1996 г. («хозяева» страницы — поэт и математик Алексей Верницкий /автор книги «25:10», текстов группы «Сфинкс», участник в Поэтических Вечеринок в ДК Автомобилистов и 1–2 Фестивалей Молодой Поэзии в Москве в 1991 и 1994 гг., публикации в журналах «Урал», «Вавилон», газете «На смену!», «Новой литературной газете», альманахе «Крушение барьеров»/ и филолог Anat Ben-Amos из Университета Эссекса, Англия).
Оля — участник акции (книги) «Поэты в поддержку Г. Явлинского» (вместе с Г. Сапгиром, Дм. Авалиани, А. Куляхтиным, А. Верницким, Ст. Львовским, Юлей Скородумовой, Дм. Кузьминым, В. Гавриловым и другими поэтами) во время президентской предвыборной компании 1996 г.
Лекции по современной русской поэзии в лагере-общине юных химиков «Химеры» (лесная зона Средней полосы России, черт-знает-где, далеко от ближайшей железной дороги — неэлектрифицированной, ехать надо — на дизелюге, и дизелюга пахнет — ароматическими, бензольным кольцом, циклогексаном, соляркой и солнцем — в лучах встающей травы..).
Акция: разрыв с Литинститутом. («Разрыв — это громко сказано: просто я поступила туда на заочный и не стала учиться» — кажется, ни на одной лекции Оля так и не была). Ее бывший босс в Лите считал, что есть только один вселенский ритм — четырехстопный ямб!
Весной этого года — на исходе серого асфальтового марта — приехала в Екатеринбург. Вечер Поэзии в Уральском Университете
Акция: Путешествие по льду озера Шарташ к Вите Тхоржевской (свердловский поэт) + стихи — там же, на ледяном зеркале озера. Акция: исследование «Ключъ-клуба» (ул.Бардина, 19) на предмет бытия.. Акция: свой день рождения в Свердловске. Акция: критика макета книги Виты Тх. «Третье путешествие».
__
Вот она, живая теплая нить, связующая субкультуры сверхмегаполисов, пристегивающая тухлый Запад к Горящему Востоку, осененная лесом и тенью гор, отраженная озером!..
__
Автор идеи (Боже, не теории же!) влекомости. По Оле — чувственное в Искусстве — «это влекомость и не готовое решение». Свои стихи — в яркие миги откровения или потрясения — не каждому явлению сопутствует слово — называет явлением не Искусства, а Природы.
__
По О. З. — поэт должен постоянно развиваться и быть открыт Новому, готов к Новому.. + что портит хорошую лирику /см. статью Готфрида Бенна «Проблемы лирики»/.
__
В марте, в Екатеринбурге — акция: интервью мажорскому журналу «Провинция». Июль: интервью так еще и не опубликовано. Видимо, «господа н.-русские» предпочитают рекламу мертвого «InVite+» живому слову русской поэзии.. «Ваш стиль — “Мартини”..»
Интервью было серьезным и четким.
__
10 июля 1996 г. в 5.45 утра поездом № 38 приехала в Екатеринбург.
Эхо: поэты-москвичи называют ее Полномочным Представителем Екатеринбурга в Москве.
Рядом с ней мы — я и мои друзья — ощущаем себя не-четкими, свои поступки — не-верными, не-правильными, во всяком случае, я свои — маленькими и не-яркими, а жизнь — как бы через черточку после той же самой частицы.
Просто ее лирика содержит Большую Правду, Душу, Любовь, Порыв, Влекомость — те четкости — разве это ценности? разве есть на это цена? — которые отрицает сегодняшняя, сильно подверженная внелитературным влияниям, закомплексованная русская поэзия. Наверное, поэтому — уверен, найдутся спорящие и вопящие — я, тянувшийся всю жизнь к роковому языку Дж. Моррисона, Аллена Гинзберга, Ферлингетти, русских поэтов, по духу — битников, — М. Науменко, Б. Б. Гребенщикова, А. Макаревича, я, читающий по ночам Кушнера и Бродского, Блока и Мандельштама, считаю Оля сегодня чуть ли не единственным и абсолютным Символом Женственности — чего так сильно боится современная культура, так это природного торжества пола и человеческой любви — в Русской Поэзии и Русской Культуре. На сегодня это самый большой авангард, самый большой, самый дикий — с точки зрения общества — вызов этому самому грёбаному обществу —
— любить — просто, непосредственно, чисто..
__
Акция: запись на радио /«Студия Город»/ у Е. Касимова /июль — пока не передали/, на ТВ СТК-24 /ух, и в мажорском месте же записывали!.. в ресторане — и в каком — в «Центральном», где бухал Владимир Владимирович Маяковский, по местной легенде! — зал ресторана снял бандит, контролирующий Центральный вещевой рынок, он сделал это в честь победы на выборах Президента Ельцина! а для какой дурацкой передачи! «Супербазар», рекламное шоу, глупее я не видел; они решили устроить Суперконкурс СуперПоэтов и приглашали всех знакомых, а мы, не зная, в чем дело, попались как мышата, вот идиоты! зато какое мажорство!/ вместе с Иваном Бахрушевым /яркий молодой человек, поэт, хулиган с Веера, я с ним познакомился у пивного ларька, это он так утверждает, а я, что, отрицать буду? и вообще это один из псевдонимов второго Сережки, такой же, как и Иртений Слободской, потому что он на самом деле веерский хулиган/ и, к сожалению, с какими-то идиотами, вроде меня и одного алкаша из Челябы.
(Алкаша-то все-таки однажды показали..)
__
Желание двух женщин сразу же разрывает меня и уничтожает мою психику; черт с ним, с желанием; но любить двух!
И разная кожа, и цвет, и запах; у Жени волосы пахнут мягким шампунем — яблочным, как у мамы, только у мамы Wella или Polena обычно, а у Жени — Greendo; а у О. З.
Оля моет волосы только детским шампунем, тоже мягким, но запах держится недолго, или очень тонкий — розовый, шампунь в тюбиках, я стираю таким Витькино белье — ползунки и пеленки.
Я низко пал — достиг помутнения /Филипп К. Дик/ и раздвоения личности.
Психоз какой-то!
__
Акция: восхождение на г. Волчиху, стихи на вершинах г. Волчихи и скал Петра Гронского. Черника в электричке. Съела все «рыбки с луком» в окрестностях дома, где живет. «Поэзия должна быть повернута к человеку.. не избегать общечеловеческих проблем.. все дело в угле зрения.. у Пастернака в “Докторе Живаго” стихотворение “Август” хорошее и не избегает человеческих проблем, там даже самосожаление есть — а хорошее» — из беседы с Олей в ночь на 1-е августа 1996.
Ее же более раннее альтернативное мнение: «Самосожаление можно допустить только в первой книге автора».
__
Пьем чай и грузинское красное — самтрестовское кахетинское киндзмараули — из терпкого винограда саперави — целыми ночами. Макет «Книги признаний» /лето 1996, тексты периода 1991–1996 гг./; это большая и хорошая книга.
Мы — охотники за надеждой, бескрылой надеждой, Синяя птица удачи мертва и закопана в яме. Знаешь, прежде, чем стать такими, как прежде, Мы были нетвердыми, мягкими, злыми ветрами. Белая колкая пыль веселилась над нами И рядом с нами, и под, города заметая, Прыгая, двигаясь и колыхаясь, как знамя, Белая пыль, полуплоская, полупустая. Зима утекла, как змея, через стекла и щели. Верба распустится раньше, чем я не успею. Там, у воды, у ручья, у плотинки, у цели — Тающий снег, и немея, другим быть не смею.
Привыкаешь душу шифровать, В зеркалах чужих не отражаться, Тени на песке не оставлять, До рассвета рек не оставаться. Привыкаешь царствовать тайком, Только хлеб, вино, любовь и книги, А с кипящим миром не знаком, А танцующему — только фиги, Больше ничего не покажу, И не расскажу, и не надейтесь На кирпич, на стенку, на межу Между «догорайте» и «согрейтесь». И попробуй только доживи, Царствуя тайком и понемногу. Эти реки книг полны любви — По крови выходишь на дорогу. Хорошо, что больше не могу Ни другого, ничего такого. Царствуя тайком, дороги жгу И в оттенки сердца прячу слово.
Перерыв обеденный закончится, закруглится, Источник секунд полукруглых иссякнет, А пока я пишу, и мгновение длится Ровно столько, сколько все черствое мякнет. Ровно столько, сколько все асфальты тают, Облака улетают, звери тают в дымке, Звери тают в дымке, облака улетают, А потом возвращаются в стих, невидимки. Асфальты тают, лужи рождаются, Снег — отражается — в лучах — весенних, Стекла — сходят с ума — убегаются, С цепи — срываются — в трамваях тени. Читатели ветра, битников, парусной дороги, Вы-то все знаете, все понимаете — Несложно жить только многим немногим, А вы — и живете, и умираете. Приснится — вагончик летит по канату, В ромашках спрятался зверь говорящий.. Улыбнешься вечером луне щербатой — А сейчас — за работу, ты — настоящий.
«Телесный угол с вершиной в центре сферы, Вырезающий на поверхности сферы площадь, Равную квадрату радиуса сферы..» — — И нельзя поэтичней, лиричней и проще. «Телесный угол, охватывающий все пространство Вокруг точечного источника излучения..» — — в серой бумаге твое постоянство, в миллиамперах и вольтах — влечение. «Облученность, или плотность облучения поверхности Равна отношению падающего лучистого потока..» А между этим — о верности и неверности, И сущности древнего черного рока. На чаше одной — люмены и миллиамперы, На другой — два красных пятна на сегментах сферы.
У меня фотография Жени с собой, Я ношу ее в сумке каждый день на работу, Я хожу по асфальту, щебенке рябой, По осенне-весеннему грязеболоту, По пустыням высот, по высотам твоим, Город мой, искаженный глазами до ветра..
«Тихий лирик со швами наружу», привет, Разрушитель камней и искатель комет, За порыв я нашел свой смертельный ответ — — путь по шпалам, По зеленым вагонам бьет солнечный свет, Поезд тронулся, в окнах последний балет Серых птиц-небоскребов, обратный билет — — Это мало. Рассказали, что полочка — под потолком, Пустяками, ветрами, последним звонком, И на медленный скорый смотреть дураком — — Путь далеко; Перспектива сошлась, и земля наискось, Белый змей — колея, змей — железная ось, И мы трое стоим, и пиши — или брось — И с востока Ферзь стремится обратно, летя по прямой, От подножия гор — на равнину — домой, И на пленку цветную Великий Немой Вывел око. А еще целый день чей-то голос звучал, И танцующий ветер кричал — отвечал — — Все кричал — не молчал — все кричал — отвечал — « — Этим летом..» Лирик, прочь, эти трое прошли сквозь вокзал, Город выкрасил небо в прозрачный металл, Я учился любить и учиться устал Быть поэтом.
Симметричные улыбки над окнами смертью. За окнами кладбище в траве и пыли, Серости соли снега, ставшего твердью. У этой остановки меня чуть не убили. Давно это было, на память лишь шрамы. Еще вспоминаю цветы в июне, И дикие травы, и приезд моей мамы, И больницу, и ветер на одуванчик дунет. В больнице все пьяные, в ней умирали Привезенные ночью на милицейской машине и «скорой помощи»; в этом квартале дома поражают прямоугольностью линий; Ты едешь в трамвае, как в красном пенале, — а у этой остановки водоколонка в глине.
Я вожу чужих женщин в недальние горы, На Европу смотрю, азиат, свысока, и на Азию тоже, и все разговоры затихают, когда под ногами река тонкой ленточкой с Азии чешет в Европу.. Города в облаках тают где-то — но где ? — — Поцелуй это небо, заросшие тропы В черный вечер подходят к летящей звезде.
Все нацепили квадратные красные маски. Синее небо не может любить — только реять. Запомнишь ли пляски напильника, снятие фаски, Дорогу эр пять и завод номер семьдесят девять? Красный трамвай упирается каменным в чрево, Завтра начнется таким же — таким, как век стертый. Скоро уедешь в далекое синее, дева. Тертый орех, перетертый, протертый, растертый..
.. Три дня болело сердце, все воскресенье я лежал с температурой, валяясь на полу. Вот так И умирают от (нечаянной?) любви. Ужасно. Ужас. Это просто ужас: Ведь я давно женатый человек, Любимый муж, отец, отец семейства!.. Все время — вылечит. Но как сказал мой друг, Мы Бога все благодарить должны За каждое лирическое чувство, За каждый романтический кусок Небесной ткани. Эти строки я Пишу днем в понедельник, на работе; Пишу — в соседней комнате бюро, в приборном складе, умирает техник — — ей лет, наверно, только сорок пять.. Она — умрет. Надеюсь, я ошибся. Ошибки — камнем в камень — в стенку стен, Что превращает линию в пространство, В проем без линии, и обрывает жизнь; На ней стихи, а где стихи — там письма. (Позднее: женщина — не умерла.)
Уехала. Комета гаснет. С востока льется свет весенний, Иссиня-желто-бело-красный, Смеются тени. Кусок романтики размером С огромный дом, и не проглотишь; Хоть рельсами испишешь Терру, А не воротишь. Хоть рельсами испишешь Терру.. Вагон зеленый улетает, = Любовь, Надежду, Веру + Это только и спасает. Люблю оставшихся со мною, Надеюсь, лучшее настанет, И верую, и все земное На белую бумагу канет.
Трогать ее нельзя».
Сочный день. Земля-Именинница. Духов День. Корабли облаков между рек, корабли, корабли. На пахучие тени сосны, на пахучую тень Наступи, но не трогай поющей на ветер земли. Ее песня проста, ее песня проста: Духов День, Будет полдень, и небо раскроется над головой — — Как раскрытая книга столиц, городов, деревень, И далеких поселков, и знаков весенней листвой. Самый полдень России, повсюду танцующий юг, Даже если на север, где травы, где спит океан — — Ледяной бесконечный и синий незамкнутый круг — — Все равно Именинница, пленница собственных ран.
Лирика сплетается в эпос. Лирику не понимают. Требуют: Каждый день — по звезде! Или, еще хуже: Кричат — будем четкими! Сильными! Необычными! Самыми! Я! Я! Я! — — так тоже кричат. Но идеология солнца Раздавит всех нас — — И поэтов-лириков (Которых все равно! — — Никто! — Никогда! — не поймет), — И дураков на трибуне, — И бледных героев. Массы же будут ждать и смотреть, Пока не начнется дождь. Бедные лирики! Милые дураки! Суки герои.
Полынь пахучая земная городская В развалинах старых У остановки. В е т е р .. Когда еще найдешь ветер, Приходи ко мне. Я наполню Твой ветр Запахом полыни.. Беременные лошади времени!.. Кажется, хватит Искать Прошлое луны.
_____________
Деньги кончались, но в последний день отпуска я наконец-то получил отпускные + плюс с юга, с Кубани, вернулся Женин папа, Иван Антонович, и привез самогон. Он ни о чем не догадывается; сидим вечерами вчетвером — когда наш с Женей Витя засыпает, пьем самогон. Самогон лучше доброй водки; на хуторе им даже торгуют; Сергей Антонович, брат Ивана Антоновича, гонит вкусно и строго 55 градусов; раньше гнал все 60, но последние годы считает, что мягче — лучше. Еще: самогон вкуснее и ароматнее: этот из сахара, а вообще там часто гонят из жерделей — или жердёлов — диких абрикосов.
Свиньи, кстати, абрикосы не едят, а только косточку с синильной кислотой, от чего балдеют. Нарубаешься жерделей, как на хуторе говорят, «от пуза», там , правда утверждают, что «чи не еда, чи вода», а косточки несешь свиньям, и тащишься, наблюдая за ними. Главное — чтобы не оттяпали руку.
А шерстка у них жесткая, теплая и приятная, и впитывает южное солнце.
Сало с дичинкой, дымное, соленое, вкусное.
Макет своей книги — на растерзание нам. Ну и называются же в ней главы — закачаешься: «Надписи над собой» (I), «Надписи над собой» (II), «Зверинец», «С горки навсегда», «Книга признаний» — так же, как и вся книга. И стихи — соответствующие.
__
Ага, а потом, из-за этих придурков, О. З. всю книгу перечеркала, переделала; раньше была книга большая и части имели — имена? названия? — а что сейчас будет, черт знает; вот Женя говорит (а вдруг я уже это где-то напечатал?), что О. З., Оля — сама как свой чай; Оля — привозила чай с запахом смолы и дыма; вот она и сама терпкая такая; есть ли это выше? «Китайско-финский чай».
__
Свое жизнеописание Оля раскритиковала в полночь на 12 июля, у нас на кухне; а я и моя жена Женя слушали критику; «..тут как минимум три фактические ошибки!»; назавтра, в красном свердловском трамвае № 13 — то же самое: « — ..Но я же сотворил миф!.. — От твоих мифов пахнет мертвечиной!» — это с Витой Тхоржевской мы мчались на ВИЗовский рынок продавать ее — Виты — трехцветного с рыжим котенка, на птичий рынок, где полные багажники свиней и террариумы ужей и гадюк, а бараны и козлы привязаны к воротам и забору — на фоне небоскребов мегаполиса Е-га.
__
Еще позднее: эту свою «биографию» Оля заставила сжечь.
__
Я не видел более сумасшедших женщин. <...>
__
Оля все грехи моих друзей как-то странно валит на меня; Сережка обмолвился как-то весной, еще в тот приезд Оли, что ни Б. Г., ни Цой — не поэты; что Цой — не поэт; имел в виду — «а рокер, это выше, но в комплексе»; сказал мне, а я — уже Оле — что — «один мой друг так считает..»; при Сережке, кстати, и сказал! — и Оля решила, что это сам такой; показала на Сережку — и говорит: а вот он думает иначе. Гааб: « — Да у меня вообще нет подсознания!»; неправда, есть; у меня — тоже есть; и еще какое — черное! — а вот Оле кажется — у Гааба — есть, а у меня — нет.
Изо всех сил пытаюсь разочароваться в ней — не получается!
Или нет — разочаровался давно.
Все это не имеет к О. З. ровным счетом никакого отношения.
Имеет — только ко мне и Жене, из-за меня — Женя страдает, прекрасная Женя; любимая нежная любящая Женя, добрая прощающая Женя, я тебя люблю, прости.
О. З. же пофиг.
Целовать белье..
__
Из Керуака: «Безумие процветало..»
Но это — только моя — оценка.
__
Падаешь в пропасть впервые, впервые, Зачем-то — когда-то — чужие плечи; И страшно; и в этом дожде — все живые Капельки белые — как им перечить? Лужами, — радугой ли? — искушение через Город несется дождем пьяным; За вагонными стеклами иван-чай и вереск, Насыпи, выемки, телеграф, поляны.
Лета — речка асфоделей и асфальтовых полян; В ней утонем; в самом деле — — Кто не пьян? Город залетейской ткани Каменной; любовь пуста; И судьбы нагие грани Острые, как край щита.
Лето цвело, лето тучами прело; Одинокая туча на небе — не веха ли? — И какой это путь? Это тело + тело; Остальное — молчком; а потом ты уехала. Я не смог дождаться, когда с перрона Под дождем кромешным электровоз утянет На далекий запад состав — вагоны За спиной растворились в болящей ране. Пусть размер летящих шагов пылает И дрожит немного — оттого, что — больно; Ветер в окна плачет, ветер в небо лает; По Москве гуляешь в своей куртке школьной.
Читаешь о прошлом и древнем Москвы, Раз влюбился в москвичку.. а впрочем, она из приезжих, увы; ерунда; не носила косички Она никогда, никогда; разве хвостик; Совенок в резинке; Поля, и леса, и вода; только в гости; Рука на травинке. Поток унесет; Лета стерпит; цветут белизной асфодели, Совенок в резинке; я тут; а ты там; ерунда, в самом деле.
Петербург — праздник духа, а Москва — подсознания; В горле глухо и сухо — — разочарование; Желтой тенью заката Подсознанье прольется По Кремлю и Арбату; Иностранец смеется; По Остоженке, может, Или нет, по какой- -то другой белой коже — — За желтой рекой.
Толчея и античное Эхо цивилизаций — Напиши неприличное Цветом глаз, адом наций, Громом партий, движений.. Не уедешь в Израиль От деревьев, чьи тени тебя целовали.
Любили, верили, Любили — — Мы люди? звери ли? — — мы жили — — среди камней; Москва далеко; Стихи о ней Начни с востока.
В этом городе лесном сосны, и кирпич, и солнце светит летом и весной — — только осенью взорвется; Платье снимешь, сбросишь звук, Шторы — и любовь беззвучна, Запах кожи, сердца стук, Словно все благополучно.
Женя, помнишь, на дороге, На карельской — дзоты, доты, Словно лешего берлоги — — Или скрылся мертвый кто-то; Сосны и березы наших Тоньше, воздух мягче, чище; Питер ближе, а не дальше — — И никто его не ищет.
Женя, помнишь, этот пепел, папиросная бумага, мятая, и вечер светел, словно волосы варяга. Облаками замыкаясь в горизонте — эхо круга — Ладога нам улыбалась, Словно старшая подруга.
Женя, помнишь, мы бродили Между осенью и морем И о чем-то говорили — — мы всегда о чем-то спорим — — говорили, не ругаясь — — Только в Питере так можно, Синий поезд, закрываясь, Двери, губы, осторожно.
Женя, помнишь, в Эрмитаже, На египетском портрете, Или нет, неважно даже, Где — в потустороннем свете Синие глаза смотрели Камнем тысячевековым; Мы любили, мы горели; время было бестолковым.
Женя, помнишь, проходили, где Дали и где Гала, Пикассо, Роден, где были Немцы, выставка стекла, Окна, стены, коридоры, С моря ли? — издалека — Ветер за окном, и — здорово! — — С синью серая река.
Я Свердловск не размещаю Меж Москвой и Петроградом, Меж «Надеюсь» и «Прощаю», Меж «Люблю» и «Так и надо!»; Мы охотники за белым Небом, солнечным в просветах облаков, и первым делом за загадками в ответах
Пахнет булками и супом и укропом с чесноком; Складывалась жизнь по крупам; С нею больше не знаком.
Мысли — ритм присущ, а птице — — крыльев пара; Женщине же — шесть; на лицах — — как бы фара; в луче света золотого, в круге света выживаешь; что ж такого, Что поэт ты?
В городе — на солнечном заходе — Много — до чертиков! — света. Закат и лето — в лапе, и вроде Попсовая песенка спета. Трамвайное кольцо — русской рулеткой. «Карие семитские глаза», как сказала бы Маша. А ты заколдован вошедшей в трамвай нимфеткой, Нет, парой нимфеток; смотри на них — и ни о чем не спрашивай.
Пальцы переплетаются. Дорогами города За чертой растекаются, Как по асфальту — вода. Любовь соленая. Солнце рыжее. Душа паленая. Стихи бесстыжие. Пальцы переплетаются. Дорогами города За чертой растекаются, Как по асфальту — вода.
12–15 августа 1996 г. г. Ек-г
Моя мама не очень-то понимает, как я, семейный человек, могу увлекаться до сумасшествия другой женщиной, как мы все уживаемся в одном доме, как это Женя меня терпит и как это я люблю Женю и своего сына Витю.
Неужели на рукописи этой повести нужно будет написать: «Только для ненормальных взрослых!»?
А некоторые вообще не понимают, как это можно любить семитскую женщину.
(Обратное тоже страшно: Маша, Алешина сестра, рассматривая фотографии Алеши и Сони К., очень красивой девушки с длинными ногами и распахнутыми ресницами, на мой вопрос, какого цвета глаза у С. К., ответила, что у С. К., как у всех нормальных людей, карие семитские глаза. А, интересно, куда мне деваться — с моей славянской рожей, тюркской кожей и серо-голубыми финно-угорскими глазами, с выцветшими волосами? А Жене с ее зелеными украинскими глазами и татарскими бровями?
И Маша расистка по юности и дурости, и я, если и антисемит, то по дури и обиде, на того же Алешу (который, по его словам, ни капли семитской крови не содержит).
Сережка бы сказал — херь какая-то..
Люди — это слишком большая любовь, чтобы обращать внимание на цвет кожи, глаз, кровь и прочие мелочи; как там у Щербакова — « ..но это все Такие пустяки по сравнению со смертью и любовью».
Мы с Женей, конечно, в «нормальные люди» не попадаем, как и Сережка-1, Сережка-2 и Оля тоже — с ее безусловно семитскими глазами и романтическим носом. Странно, что я одинаково люблю и нос Жени, и нос Оли, и готов целовать эти любимые милые носы беспрерывно; но Жене это не нравится, а Олю я так и не рискнул поцеловать ни в нос, ни в губы. Мы все прекрасно попадаем в категорию четких, психов, ненормальных и т. д., и Маша с Лешей, я надеюсь, хотя, честно, уже который год, тоже когда-нибудь попадут в эту же категорию.
Рассказываю Сережке: «— Я поссорился почти со всеми соседями»; а он мне: « — Ты четкий! мне твой послужной список нравится..»)
Еще счастье, что Оля меня не любит, не очень-то понимает и вообще далека — и по жизни, и потому, что Москва не рядом.
_____________
Какое счастье, что Женя любит меня и прощает мне такие вещи!
Милая Женя, зарыться бы в твои волосы, насколько можно, в твои милые волосы, по поводу которых ты всегда комплексуешь, и целовать тебя в щеки, в губы, в глаза, в шевелюру, шею и плечи. Милая-милая, милая любимая Женя, умная, добрая, нежная и любящая Женька! —
л ю б л ю
— Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ !..
я тебя люблю Ж е н я, я т е б я л ю б л ю л ю б л ю
л ю б л ю Ж е н ю Ж е н я л ю б л ю т е б я т ы
прости меня
_____________
«When the music over..!» Оля уехала, я провожал ее в дождь на вокзал, на поезд «Новый Уренгой – Москва», 18-й вагон, хвост, опять — и на этот раз только я виноват, только я, сам я, никто больше! — боковая верхняя полочка, как весной, и сквозь стекла в темном вагоне ничего не видно, ничегошеньки; а на перроне дождь, холодный, уже осенний, и все сильнее; а перрон справа от поезда, а Оля — по левую сторону; я обошел хвост и подошел с левой стороны, а вагон высокий, от колес ничего не видно; залез на седьмую платформу — поезд О. З. на восьмой стоял, и в прошлый раз мы ее с восьмой провожали, только тогда тепло было, и солнце лилось с востока, и март был, а не август, и Гааба тоже в Питер — с восьмой, и на Волчиху с восьмой тоже. Олю увидел; махал, как дурак, руками, Григорий Мелехов XXI века, стоял, как идиот, а потом — вымок — и пошел домой, к Женьке моей.
Вечером следующего дня — дурость какая — набираю московский Олин номер: как доехала; а сердце сжимается. По ее вагону бегали два котенка — черный и белый — как в миниатюре одной ее подруги, Саши Ф.; нет, это даже пьеса, только у Жени пьесы лучше, интереснее.
У Жени есть пьеса, как Оля приезжала к нам весною, в марте.
Хорошая пьеса, хотя и злая.
Я очень люблю эту женщину — можно сказать, что просто так, а можно — за непосредственное восприятие мира, за эту ее философию — «Олькой больше, Олькой меньше», за дрожь, за ожидание, за черт знает что. И — как другая гиперплоскость в пространстве — я ее очень хочу; не желать ее невозможно.
_____________
Женя, правда, я тебя — честное слово! — люблю. Это звучит неубедительно; но разве убедительны трава, ручьи? и разве никому из нас не приходится встречать на своем пути сильные страсти и увлечения? И как, и кому тогда верить?
Я расскажу историю Нашей Любви и Нашей Жизни.
Это будет — Другая Книга — хорошая.
Трагическому — как и летаргическому — не должно быть места в нас; правда, если мы отказываемся совсем от боли, мы многое теряем; боль — должна быть; даже трагедии — должны быть — но не по пустякам же!
_____________
..Тысяча лет спустя зимой одинокий хипстер гранжер Курт Кобейн Воннегут Карл IX-й ХII-й Маркс знак завихрения разума читать снежные вихри облака когда полет полетел винчестер погибла первая версия романа с вставками текстами стихов у меня вышла книга в Москве у О. З. выйдет книга в Москве у всех нас Город — сексуальными символами — реклама — магазина джинсов — голый мужик — держит — джинсы дизельные в руках — Оля — до сих пор Сережку — Женя отрешенно на меня — как в сказке — Керуака — про подземных — и стиль — оттуда же — непогашенной лу — Пильняк — плотные — облака серые — солнце золотое.. Французский язык, американская поэзия, переводы Гизберга, статья о Керуаке, пьянство у Сережки д'Артаньяна, в очередной раз разбитая голова и больничный, поездка в Омск, грипп у Жени, у нашего сына Виктора Максимовича, у меня, я их бросил там, в Омске, с температурой +39, Жениной подруге Свете, сам уехал на работу в Екатеринбург, и т. д., приехали позже, ни копейки денег, жил без них в Замороженном Городе, беседа у психиатра, Олькин звонок, самые разные письма и звонки от разных людей..
Под сонапаксом штрихи, под мезапамом и барбитуратами, не вылечить ни любовь, ни ее отсутствие, разлюбил наконец-то, но и любовь моя к Жене тоже тает на глазах..
Нам с Женей летом ужасно хочется в Питер, эта дальняя мелодика, музыка, эхо — с той далекой первой поездки в Петербург в те времена, когда мы бесстыже и бескорыстно и беспамятно любили друг друга — до сих откликается каждой подкожной клеткой.. Может быть, я настолько влюбчив оттого что я романтик, что схожу с ума и безудержно — судорожно — ужасно — люблю море, изменчивое море?
На этой стороне старинные дома Как и во всех городах, выкрашены желтым Октябрьским солнцем, и ты сама Знаешь, чем сердце, как повесть, расколото. Асфальт переходит в брусчатку, трамвай Врисован в рельсы, как ударение в слово, Как в двух километрах река Нева Несет эхо мертвого для живого.
Я восстановил некоторые из вставок, не в том порядке, в каком они жили в старом тексте, а скорее, в том, который сложился случайно, «спонтанно», как сказали бы битники — «только мы не битники», по словам Сережки.
Следовательно, вставки в виде набора тестов последуют и за общим мэйнстримом, как в «Докторе Живаго». Моя беда в том, что у меня разрушены нервы и покорежена пьянством психика, скуклилась вся, как хер на солнце, я не могу читать хорошие книги — я сопереживаю героям настолько сильно. Разрушен алкоголем ум — не могу читать умные книги. Я не прочитал ни «Живаго», ни Керуаковских «Подземных» целиком именно по этой причине, и я не читаю уже научных монографий, махнул рукой на специальность и не хочу становиться кандидатом наук. Вернее, хочу, но не это главное.
Любить — безумным, диким быть, Разочарованным; Сгорать дотла; любить, любить.. К скале прикован.. Как ночь сорвется со скалы Реке на плечи — С вершин в закат слетят орлы И вырвут печень.
Пена струится у ног рожденной на Крите, Море прикрыто бурой и черной скалою; Зеленая трава; яркий свет; лоза хальколита — — Терпкий и красный напиток — Дафнису, Хлое. Мачты и весла у берега первых открытий, Человек уже есть, остальное открытое — крохи; Еще неизвестны тритий, бериллий и литий, А весла уносят корабль из прозрачной эпохи. Кто из них прекраснее — Афродита, Паллада, Гера? — На яблоке начертаны изображения О. З. и Жени; Кирпичные дома; ближе к берегу; какого хера; Убежать в душ, цитроновой водки, сражаться с тенью. Стрелу пусти вдаль с обрыва, никто не догонит Корабль под парусом царя, а ослиные уши При желании можно увидеть у зоопарковой пони, Если спрятать реку теплой кожи меж мятных подушек.
Драгоценным винам черед настанет, А стихи сожгут, и стрела обманет; Ты любил их всех и купался в свете Веселящих душ — растворился в Лете. Уралмаш похож на звезду морскую, Тишина растет, облака ликуют; Ты и сам ликуешь; лето — перехлестом; А стихи? Пройдут! — это тексты просто. И пускай, пускай; это несерьезно; Это все не так; это очень грозно От кино «Заря» наползают тучи.. Ты наполнил Лету водой колючей. Как исход дождя — разочароваться: Начиналась Лета с желтых стен кирпичных И текла в пустынь, где устал смеяться Человек волшебный, человек тряпичный, Под дождем намокший; Арлекин, Пьеро ли; Нет, конечно, нет; он — Петрушка пьяный. Берега из белых асфоделей, Оля, Женя, Саша, Сережка, Сережка; в те края нам рано..
Верницкий приехал из Англии дикой; Я разучился принимать чужое Таким, каким оно есть — великим; Кажется, все это — серое, злое.. Города из камня не трогают сердца; В них мало солнца, и ветра мало .. Моря бы, гор бы, душистого перца, Цветущей акации по серым скалам!.. Озера бы в августовской сини, Октябрьского снега, водки-перцовки! — Хлебной настойки; отпечатаны в глине Лесной дороги чьи-то кроссовки. Наверное, и на них отпечаталась глина. Лимонная водка, полынная, тминная; Красной к осени будет рябина, Опустеет к вечеру бутылка длинная.
Мачты радиостанции В облака упираются. — Вот они, страшные танцы: Синее с черным сливается, Белое с красным, и с перекрестком — — Деревья, троллейбусы; женщины обнажены В меру приличия; осыпается известка С воинской части; вещие сны.
Дальше — стрелка, указатель: «Верхняя Пышма». Банка с черным; эй, приятель! — — С ветра без ума; Дальше некуда; на север — — Только по делам; Шифер и бетон, и never- —more & alarm.
Ветер на озере, в городе — тучи, Облачный череп дождями раскроен: Танцуешь нагая на пляже; что лучше — — Жить в мифе пустынь — или просто героем? Нагая в воде; на воде рябь и пена, Я в озере мрака, я в озере ночи; Желаешь того же; ты просто сирена; Ты просто русалка; русалка хохочет.
Чем дольше я хожу по Уралмашу, Чем чаще я встречаю черных кошек. Тем меньше меня любят, и тем краше Закат в проемах западных окошек. Есть в этом мистика; и знаешь ты, какая; Так звали камень; ты уедешь скоро — Далекая, московская, другая, Но это все не тема разговора.
Запутаться между двух женщин, духовный калека, Спастись, вернувшись назад, погубив свое «я», свое «эго»? — — Чем рваться вперед, на палящую сушу, Губить свое эхо, и совесть, и душу; В любом из исходов — любить разучиться. И как это страшное только могло приключиться? Наверное, верно, наказан за что-то — — И город к реке, и полет вертолета, И птиц на асфальте, и дом, и трамвая Симфония утренняя стальная?..
Дикие ветры и травы пылают; Полыхают пылью; в ад путешествие. Никому! — никогда! — ни за что! — не пожелаю Любить ее: безумие, сумасшествие..
Гаабенщина, гандлень, Ёжипальмизм; Целый день я строил тень — не коммунизм; Вот паук сидит в тенетах Internet. А. Верницкий; бомба; баночка «Vernet»; пляска; пища; пицца; пиво; колбаса; кукуруза; ритм, бренчалка, два баса; кошка черная — дорогу перешла; Бодхисатва; хатха-йога, Абдулла.
Троллейбус падает на юг, Спускаясь вниз с горы. Рисуешь ручкой; замкнут круг Бумаги; вне игры. Кто ни о чем и кто ни с чем, Кто бесконтрольно — с ней, Тот знает счет речам; зачем- -то все больней.. Так выскочить на полпути асфальта и смотреть, как эхо стали вдаль летит, с искры срывая медь, как, удаляясь в черноту, исчезли — ты, закат, троллейбус, дом; и свет потух — — асфальтовая река.
( ..Кто хотя бы один раз падал в Екатеринбург ночным проспектом Космонавтов, тот да не остановит меня.. Хвост троллейбуса ночью, цветные фото на ночной 400-й пленке, пол-оборота иссиня-синего на черном, что-то за тенью. В июле того года я сказал, что, а сделал иначе, итогом путешествия была река проспекта Космонавтов.
С «Асфальтовой Реки» начались мои ссоры с Гаабом и Сережками и Женей, мои друзья перестали понимать мои стихи и поступки, а я — их.. Через полгода ли прошло.. нет, через месяцев семь-восемь.. а сейчас? а сейчас все если бы хорошо, да? иначе как — а если — нет — настроение — ремэмба — )
Машины шуршат по асфальту и пыли дороги бездонной, как серп на исходе, бездомной, безбрежной, как вечность, где жили шершавые ящерки, нынешних вроде — — ну разве что ростом немного поболе. И мы точно так же умчимся по следу ушедших, уехавших, мертвых; в том поле лишь белые листья одержат победу.
Как улица — в горку ли, вниз, так и время — — все скачет и скачет; все скачет и скачет — — кто эхо, кто голос, кто странная тема; раструб саксофона на коже маячит — на коже бумаги. Обложка пластинки; Шеллак под обложкой горит и рыдает, И рвет твои нервы, и тонкие льдинки В стакане вечернем пьянеют и тают.
В далекой стране жили четкие парни, Черны, словно, ночь, дули в желтые трубы И пили без меры, косили от армии, Срывали прикид, рвали красные губы И белых, и красных, и желтых, и черных. Любовь им дарили Прекрасные женщины. Запах поп-корна, Разбросанного на нью-орлеанском иле. Шептанье реки — растворившейся ночи. Но белым и черным нельзя было вместе, И то, что мечталось, текло между строчек, Текила и виски бутлегера-бестии.
Озеро. Грохочет вал. Грохот бурных дум нескромных. Модильяни рисовал Женщин больше обнаженных. Бьет летящая волна В камни — песнь озерная. Линия обнажена — Эхо сине-горное..
Облака легки на крышу Древней каланчи. Если что-то не расслышишь — — замолчи. На распахнутой газете На троих — Город в розовом рассвете Мертв и тих. Первым будет ранний ветер, Фен лесной. Я — вторым, кто будет третьим? — — Царь земной. Нет, не дьявол, просто некий, Кто живет В том краю, где режут реки Пьяный лед.
Поселок Пески скрыт в песках и болотах. Темное зеркало озера плещется У серой дороги асфальта, и что-то Русалье, наверное, в пене мерещится. Пена у ног и трава в желтой пене. Зеркала озера мимо шагаешь: Мимо надежд легкокрылых растений — — Женщин нагих в дальний свет убегаешь.
Любовь страдания приносит И ветер в пене дней.. Ее никто о том не просит — — Бегут за ней. Так нарисуй рукой, художник, Покинутые города! — пустые! — — Зарю, ревущий подорожник, Жесты простые. Как безнадега хлещет пеной Вдоль по волне, Как дрожь распахивает вены, Душа на дне.. Как осушают небоскребы Глухих людей, Как слепо доверялись оба Своей звезде. Как вылепил трамвай петлею Пустой маршрут.. Прольются тучи всей землею И век сметут.
Как прекрасны феи эти В желтом противотуманном свете! В дальнем свете — уже хуже; В ближнем — их не обнаружишь. Так и мы — куда? — несемся. Неужели мы спасемся От себя, как эти феи, Что бледнее и бледнее?
Столб телеграфный — фаллический знак. Все только так, только так, только так. Зря ты сокровище пряное прячешь. Плачешь и плачешь, и плачешь, и плачешь. Красный прожектор в лист соли войдет. Ветреным эхом раскрашенный йод Наполнил все поры столба или знака, Волна и откат, и атака, атака.
Революционна в поэзии поэтика — до сих пор. Гинзберг мог разбить лоб о Великую Американскую стену, Блок — загнуться от голода в революционном Петрограде, а также и от того, что чувства его умирали, чувства в Человеке вымирали — и вымерли. Задача развернуть поэзию к человеку лицом, а не оборотом Януса, актуальна и сегодня. Иные, впрочем, говорят, что так было еще при Катулле и Пушкине..
Олю напечатали в 1-м «Урале» за 1997 год.
Слепящая пыль; асфальт; Город пью, Расплавленной сини тянущий крик: — Солнце, пора! Кромешное лето, фамилию твою Можно перевести на украинский язык Как Очумейгора. Яблоневый цвет, сирень, дома, На асфальте листья и лепестки — А потом приходит ответная тьма, Ветер приносит пыль и пески. Прохлада одна — чернеющий лес, Пляски иголок — песни над головой; Танцуют тени; с царем или без, С ветром — безумный, живой..
Женщина, печаль, радость, страдание, Проникновение как откровение, Недостижимость, страсть, желание, Назывное предложение, ветер, горение. Сургуч, печать, конверт запечатан, Наклеена марка, пахнет сургучом, печка пылает, Оболочка разрушена — взорвавшийся атом, Дорогу перебегаешь перед трамваем. Точка, угли, уголь, пламя; глаголы Рвутся клубящимся дымом: влюбиться; Разлюбить; полюбить; разлюбить; вот школа Начинающего самоубийцы. Почтовое отделение; побег — от себя, не к себе; пусть другие Стремятся в тюрьму, в ров со львами, в эту адову клетку. Это уже обещание — когда нагие. Прощение срывается прощанием с ветки: адамово яблоко, заколдованное древо, плоть проникает сквозь плоть в чрево.
Трамвай прессует воздух лобовым Стеклом, а город каменный — дорогой, И в зеркале ты выглядишь кривым, Как все в трамвае — всех в трамвае много. Ничем не отличаешься, ничем, Быть может, криком, разве криком только — — Коротким импульсом в среде железных клемм, Торчащей единицей среди ноликов.. Я дельта-функция, я в сумме ли, ряду Несу большое, но едва весомое; По городу кирпичному бреду — — Все бред; вот брод сквозь тело как искомое И найденное в ветреном аду — — вход в женщину знакомо/незнакомую.
Вот пример: готовые ответы; Готовые решения.. Только все неверно это — — Деревья, теней сплетения.. Крылья смыкаются над головами. Лучи недоступны; пиши — пропало. Крылатые становятся простыми львами Под одеялом.
На стеклянной пластинке, где живет Утесов, Где Черное море рисует вопросы, В той книге, где Волга летит на откосы. В том городе, где все дома заколдованы, В том веке, где цепи киркою раскованы, В то утро, что пахнет бандитски-рискованно.. Пригородная электричка. Водородная бомба. Трамвай — это транспорт через катакомбы. Под нимбами живем, в гекатомбе будем — Кирпичные железные титановые люди. А двор, похоже, что с уксусом чаша. Вечерний ветер — копье под ребра. Ты плачешь ветром, дорога наша. Бетонной лестницей свернулась кобра.
виски-бар..».
Вся группа вроде как на паре, А я всегда как будто в баре И ты укажешь мне На девочку на тротуаре, На трещину в асфальте карем, На истину в вине. По крышам, переулкам звонким Струится, льется желтизна, И солнца яркого обломки — Как искры красного вина, И листья, в лужах отражаясь, И женщина, что свой уют И дом бросает, заблуждаясь — — все пьют.
По жизни ветрено, по коже, по пути Искать и видеть города и реки. В кирпич кромешный выйти и войти Последним эхом в зеркало аптеки, Последним звуком в каменную ткань, В горячий серый хлеб, сквозь это в это И далее, до самых нежных ран, До лета.. Нас исчерпают реки, города, Дома, в которых обитают люди.. Дорога — пыль, на солнце пыль тверда — — шагай, пока колотит в грудь звезда — — так будет. Смотри: ковер из облаков и штор, Травинок на стене и просто окон, В бездонно-черном кучерявых гор, Что громом громыхают разговор И молнией черкают приговор Сквозь строки — Волшебна прилетевшая река, Она прольется, дальше улетая — — А ты останешься; так пахнут облака, Так пахнет капля на желтке цветка И — в лужах — залитая солнцем мостовая.
Раскроешь книги, откроешь бутылки, Всюду, вообще говоря, странные танцы — Старинный шрифт, высокий и пылкий От пыльной бумаги к бутылке тянется. Наверное, ты говоришь, откровение, Рубином горит виноградная лампочка. Галки и ласточки — волшебные тени. Долой все что можно, до последней тряпочки. Галки и ласточки — геометрия оптики. Язык освобождается от препинания. Закат хлещет в окна, алкаши вы, синоптики, Солнце через край, сквозь любовь — до свидания.
У подножья гор открыл Город в неба синей мете.. Девочка до боли крыл Всматривается в синий ветер. Громче электрички бег Через рельсы, через стыки — Лес, река, и человек, И на стенах — блики, блики.. Город, станция, вокзал, Тени, стены у дороги, Стук колесных пар; слизал Твой язык меня далекий, С карты стер. Речная гладь, Яхты — катера. Рельсы, лес; сквозь ветер рвать Нити — вся игра.
В электричку контролер Закралась с милиционером, Май, в окне постснежный флер, берез белеющий колор Зеленой эрой. Вагон почти пустой, пишу В тетради, прыгают колеса, Вопрос к вопросу, я спрошу О майском шуме, синий шум Посмотрит косо — Царь-Май неслышим, невидим, На зелени нет пыли пленки, Средь неба серого сидим; Вот утро, и туман, и дым Оттенком кирпича, картонки, Коробки дома твоего; И день окончится туманом, И дышится легко-легко — — Аж странно.
Луковицы нельзя заколдовывать со всеми — — Только с любимыми, только с волшебными.. Луковый сок, истекающее семя, Движение времени в пространство хлебное. Поля слабеют у четвертой сетки; Вторичная эмиссия и в женщине бывает; Пусть город разбит на кирпичные клетки — — Кто-то же в них огоньки раздувает? Свеча, электричество, все — парусина, Корабли Нового Света в джинсовой ткани; Заколдованная луковица разрезана, картина Движущейся ткани, пламя рвущейся ткани.
Креозота запах. Ручка на листке. Жить у ветра в лапах — — волны по реке. И в глуби источник Находить и пить. Ощущенье тоньше Шепота: любить. Прыгать в электричку На чертовом ходу И последней спичкой Поджигать звезду.
Любовь — разменная монета, Почтовой марки не ценнее — Ее бросают в даль поэты И даль синеет. Ее швыряют в глубь морскую, Небесную, речную, даже В пустыню серо-городскую — — Тогда горюют о пропаже. Асфальт на стрелочке сойдется, На месте рандеву, на встрече Нуля с нулем, и мир взорвется И канет в вечер.
В этом месте электрички наземные и подземные По утрам, раскрыв глаза, улыбаются друг дружке, И стены бетонные, туманно-серопенные, Кажутся пеной пивной в кружке; Одна улетает из Города, другая Стремится в Город, к Реке и Морю. Река же, из Моря к Морю сбегая, Печатает Шекспира: «..бедный Йорик!» Река — это Принц, электричка до сказки — — Одна до дворцовой, вторая в кащееву чащу; Между сказками лежит пустыня Наска И штат Небраска, что Аляски дальше. Кажется, на доме есть огромный глобус, Но дом серый, как шершавое былое, И лишь одна из электричек увидит Фобос, Другая — Деймос — и цветы алоэ.
Растение рвется к горящему солнцу, Как в Солнечный Город летят электрички, И падет в листья горящая бронза, И ветер бьет в щеки алкоголичке; Соседний вагон и соседнее время; Тамбур, окно, колеса по рельсам, Дождь золотой черным обухом в темя, В разбитые окна и к ветру приклеился. Все листья, покрытые клейкою кожей, Хватают на кожу рентгены и мили Дороги сквозь пыль; ты березка; ты тоже Любовь лишь к березам — не к автомобилям.
Странно будет, если Гааб придет, Корень из минус единицы равняется j, Предчувствие кажется больше не нужным, любой мир остается недружным — — боишься смотреть в море по пустякам, будущее, может быть, это река, прошлое в будущее — водой талой, рекой, затопившей колодцы, подвалы..
Странно будет, если напишется птица, Фэмина пульхэр — в высоком и просто, А пока — сквозь дома — до реки — не напиться, а перемахнуть по мосту из железяк и досок, убежать по асфальту в знакомую аллею. Эта фэмина пульхэр — твое наваждение. Конечно, когда все так вот — веселее. Но обратная сторона всего — разрушение. У тебя уже есть своя фэмина пульхэр, Через пропасть доска — не пытайся сорваться. Солнечный день; грабят; кто-то крикнул: « — Шухер!» — — Но солнце все пытается улыбаться. ___________ Примечание: «фэмина пульхэр» — «красивый жэнщина», древнегрузинский акцент древнеримско- латинского языка; грузины знают, что любить: синие горы, красное вино, женщин..
Голова болит, тетрадь кончается, Башня наклонная в городе древнем! — — электричка бежит, и тюрьма убегается, И башню за тюрьмой Сменяют деревни. Когда-нибудь двери навечно захлопнутся; И я не увижу — отвечай, а не спрашивай! — — Как о белое небо зеленые хлопнутся Лес, электричка, город, тюрьма, далекая башня. Башня известкой веками покрашена, Время у ног ее рекой, облаками — И ты увидишь — отвечай, а не спрашивай! — Как белое небо машет руками.
Электричка в Тагил, Май кончается светом, Водку русскую пьют и грузин, и таджик — — оба беженцы, лето, назавтра уже лето; лето — солнечный ветер, на стекле теплом блик. Я хотел написать пару строчек о чем-то — — о ком? и в Москве ли, в Свердловске — зачем? Все в облом, облака, облака за окном-то! — словно водка по листьям, сигареты Salem. Иногда курю «Астру» — — Когда угощают, пью лимонную водку и питерский ром — — в электричке влюбляются, летом прощают; валерьянка в окошке, скамейками бром. Психоделика ветра — Черта электрички; вот компрессор стучит и колеса поют — Нет им дела ни до свердловчанки, москвички или самаритянки; и беженцы пьют.
Конец; поет ребенок песни О юге, о горах, войне — А за окном всего чудесней — Россия в страшной тишине. И ветер есть, и горы ниже, а счастье вовсе не в Париже, А черт-е-знает где!.. — — Ты любишь. Любит он. Люби же! — — Блик солнца на речной воде; Мосты и города все ближе, Все ближе голоса из книжек, Огонь, смеющийся звезде На обелиске — ну, зажгли же! — У аксакала в бороде Запутались, наверно, джинны Из древней сказки, нет, былины — У аксакала в бороде.
Синий-пресиний твой город Рим!.. Мы о нем вечность проговорим..
Конверты для письма на Украину, и в Англию, и попросту письма, А улица внизу у магазина Вся пахнет городом, как ты, как ты сама; Вот хлебный, продовольственный и винный, Киоск, трамвай, набитый, как тюрьма, Листовки на стене — бандит с дубиной И пролетарий от фашистов без ума..
Дождь первый, весенний, холодный и ранний — — В апреле, до Пасхи, на сгибе руки Порхающей феи апреля, и тайны Дождем с мокрым снегом летят на листки: Листочек асфальта, листочек бумаги, Лист шифера крыши, лист первой травы.. Медведь и пантера, шершавые наги — — Индийские змеи, и желтые львы Волшебны, как дождь в полусером апреле. Зеленое царство растет и растет — — Сквозь ветры и камни, сквозь двери и щели, Сквозь окна и стены — поход и полет.
Она в стихах кричала: « — Желаю и живу ! »; Желай, живи; но мало Любить не наяву, А наяву бежали Любимые от нее. Увяли цветущие дали, Цветы превратились в гнилье.
— Она ему : — Я помню, помню Пустырь кирпичный, И дом, и мимо, и нескромный вопрос, но личный, А не безличный; может ли — — Любви все меньше ? — Быть с каждой строчкой; от земли — — На крыльях женщин. Она ему: — Мне снятся, снятся Дома, и Город, И люди, и хочу смеяться — — Приеду скоро; А он молчит, не отвечает, Кирпичными пальцами смерть отключая..
Сумасшедшие безумцы покидают города, лентами дороги рвутся, как летящая вода; поезда приносят вечер в край распахнутой зари. Если больше ответить нечего — — повтори.. Вот еще сквозь четверть шара — — а куда? — — в женщину; она гитара и вода; Повторить возможно просто, Лишь нужны — Чирик, ночь, киоск и звезды — в тон луны. Чирик будет пропит, ветер Звезды съест. Так и возникают дети лунных мест.
Слушаю старую песню Майка, Город не верит в кипящее лето.. Девушки в майках — трамвайная стайка На задней площадке домой без билета. Прочь от окраины и волейбола, Озера, пляжа, где время играет.. Летом не бегают в среднюю школу: Все очень просто — школ не бывает.
Баночная водка, перевернутые дома!.. Стеклянными и прозрачными кажутся облака. Враги и друзья, и враги, и друзья, и враги, ты сама Бросаешь меня среди них — в пустоте — на века, на века.. Карманную дыру не пропить — сквозь нее одиночество жжет, Светится там, впереди, среди милицейских машин.. Не на что больше купить — ни жизнь, ни любовь, ни полет; Это не продается — ни трезвым, ни просто смешным.. Последняя капля, затем — ни любви, ни друзей, ни врагов. Все свои ответы попытался списать на жену. Окна хватают за горло в кольце говорящих шагов. Еще предпоследняя банка — и в городе утону.
Что ветер? Ветер — звезды — прочь! — Дверь хлопает, скрежещет шумно — ..С тобою все проводят ночь и все твердят : « — Люблю безумно».
Этот дом не помнит криков Пленных немцев: « — Майна! Вира!»; В том подъезде сером, диком, Номер два, этаж четыре — — Бьются музыка и книги; Ветер в окна, в небе сыро, Облака безлики, лики Облаков плетут интриги; Бресс живут, живут Шапиро. Мы живем — живем чуть ниже; Третий серый, пыльный третий — К астрам дальше, к терре ближе, А через площадку — дети И родители с собакой Желтой, палевой, большущей; Жить, рожать, любить и плакать — В мае снежном и поющем. Дождь и снег на листьях в мае. Май кончается, нагрянет Солнечный июнь, хромая, На неделю — и завянет. Две недели будет лето, После — с полусна июля Осень поступью поэта Сварит желтую кастрюлю С синей крышкой — листья! травы1 —А пока лишь в мае белом Мерзнет музыка живая, На асфальте застывая, — Ей травинка в такт кивает, — Лето будет загорелым.
Этот дом не помнит криков заключенных немцев: « — Вира! Майна!» ; ветер во всех стыках кирпичей — во всех квартирах. Дом давно построен, прочно; Просто ураган на крыше — — Мира, дома, неба; точно — — Это наказанье свыше. Майский снег; на остановках Мерзнут яблони и люди; И по куртке, по ветровке Знаешь наперед, что будет — Снег растает до обеда, В облака прорвутся сини; Иней вытает бесследно В каплю потемневшей стыни; Звоны, двери, люди едут; Рельсы, окна, камни, ветки; Я накладываю вето: Майский снег и город в клетке Снега в мае — запрещаю, А в подъезде пыльном сыро — Отражаю вас, прощаю — Бресс, Дьяченко и Шапиро.
В черном Ассемблере, синем Паскале Мы находили не то, что искали, В Си ярко-белом, прожилками красном — В short и register тонули прекрасных; Вечером можно читать Дюренматта, Можно пойти наверх слушать «Агату» — — Аудитория — Эр – Два – Три – сколько? Нет, — два – три – семь, шаг направо, и только. Дождь бьет по крыше, окно в туалете, Ливень в окно — в электрическом свете; Молния вспышкой; в бутылке «Эрети»; В знаках и формулах прыгают дети — Матрицы и операторы, знаки d/dz на всем радиофаке.
Интеграл по контуру, производная по частоте, Напишешь ответы, проверишь — не те; Можно списывать лекции, решения — не нужно; Январь и декабрь кашлем сессии простужено. Назывные предложения почти в каждой строчке. Я тогда писал «флаги», а теперь — листочки. Человеческой глупости что ценнее? Только опыт; но в сердце моем темнее. Помню черно-белый дисплей в углу подвала, Каждый вечер домой ты меня выцепляла; У студенток в сумках фены и плойки; Я выбирал любовь и четверки, тройки.
_____
Так Женя меня вытаскивала из подвала кафедры в год ливней группа «Аквариум» цветные обложки пластинок магнитная пленка скрытые асфальты человеков речь..
Олькин телефон забыл телефона грохот индекс забыл полгода всего прошло, забыл, как фамилия у Саши Ф., Олькиной московской подруги, но с моей памятью это еще не беда, я недавно обнаружил, что забыл, как звали моих однокурсников Андрея Шадрина и Вовку Красовского, что жили в общаге в курденевой комнате. Правда, прошло шесть лет, и даже больше.
Снятся воды, моря и реки, женщины говорят, что к несчастью, но мне они всегда снятся, все детство и всю юность снились — просто когда-то я хотел стать моряком или, стыдно сказать, речником, лишь бы плавать — да так и не стал.
Вспомните меня, проходя у воды, историю о сумасшедшем мальчике, хотевшем плавать, влюбленном в двух дур, живущих в Прекрасных Городах и тоже страдающих от неразделенной любви..
А если эти две женщины поколотят меня за мои слова, то будут правы.
Реки бензинами пахнут бензинами солярками теплоходными клубами дождями ветром западным и восточным пролетевшей машиной —
Фэмина пульхра, конечно же.
За РАМКОЙ: стремительно нищеющая страна войны Сережка-1 Сережка-2 пишущие сценарии мечтательные генералы Москвы каменные пушки дорогие к лучшему — пыльные коробки с 16-мм пленкой у Шарташского рынка Кальпидор напечатал всех в «Hесовременных записках» № 3 переврав меньше всего меня и Гааба больше всего Сережку-2 = Ивана Бахрушева = ; это закрытие — МУЗЫКА — ДРУГ — ВЫКЛЮЧИ..
Аллен Гинзберг умер.
1Опущены фрагменты, имеющие крайне личный характер. Некоторые фамилии сокращены до одной буквы.
(C) Максим Анкудинов, август–сентябрь 1995 года — 1996 — апрель-1997